Присмотревшись, майор тяжело вздохнул: не было печали, да бес от своих щедрот отвалил, не поскупился. Работы и раньше хватало, а теперь еще и наркоманы добавились. За последних пять лет из-за наркоманов кривая преступности стала напоминать пик в горах Кавказа.

Дубравин невольно посочувствовал про себя дежурному по управлению, лысоватому майору в годах: фифочка с фиолетовой гривой была дочерью одного из “отцов” города, местного воротилы, у которого денег водилось больше, чем в каком-нибудь банке.

Теперь дежурный греха не оберется, подумал Дубравин, звонками изведут. А то и на ковер потащат. Как же – менты посмели задержать представителей касты «неприкасаемых». Черт бы их побрал, этих нуворишей!

Майор прислушался.

Дежурный, которому эта компания сулила мало приятного, усталым обреченным голосом что-то втолковывал долговязому детине с остановившимся взглядом – скорее всего, читал мораль.

Дубравин больше не стал задерживаться, быстрым шагом направился к лестнице.

Он терпеть не мог наркоманов. С одной стороны страсть к наркотикам – это болезнь, а с другой – идиотизм. Трудно назвать нормальным человека, который добровольно идет к собственной могиле ускоренными темпами. Причем, ему хорошо известно, чем заканчивается увлечение наркотой.

В прошлом году из-за наркоманов едва не погиб один из лучших сотрудников ОУР капитан Рокотов, весельчак и умница. История получилась – глупее не придумаешь.

Гуляя с семьей в воскресный день по городскому парку, капитан пытался по-доброму увещевать таких вот добровольных сумасшедших, разбушевавшихся не на шутку среди бела дня. И получил несколько ударов ножом в спину.

Рокотов пролежал в больнице почти четыре месяца. Врачи, можно сказать, с того света его воротили.

Теперь капитан инвалид. Левая рука не сгибается. А у самого трое детишек, мал мала меньше…

Кабинет Дубравина на втором этаже. Из мебели в нем два письменных стола и четыре стула. По углам у входа два сейфа-близнеца, окрашенные в светло-голубой цвет.

На одном из них стоит комнатный вентилятор, на другом – бронзовый бюст Дзержинского, оставшийся с советских времен.

На столе помощника Дубравина старшего лейтенанта Бронислава Белейко (кабинет на двоих) видавшая виды пишущая машинка и стопка чистой бумаги. К стене прикноплен плакат-календарь с цветной фотографией симпатичной актрисы.

Большой двухтумбовый стол майора украшала настольная лампа литой бронзы, под старину, с абажуром из шелка кремового цвета.

Кроме лампы на полированной столешнице разместились телефон, пластмассовый ящик селекторного устройства с разноцветными клавишами на панели и чугунная пепельница в виде головы Мефистофеля – для гостей. Дубравин курил редко, а Белейко дал слово бросить.

За спиной Дубравина была прикреплена карта города. Рядом с нею, ближе к выходу, висела гравюра; на ней была изображена морская баталия времен адмирала Нахимова.

Окна закрывали импортные шторы блекло-желтого цвета. Почти новые. Майор выцыганил такую «роскошь» у начальника ХОЗО, подарив ему шикарную зажигалку, еще недавно считавшуюся вещдоком – вещественным доказательством. Хозяйственник, мужик в годах, был заядлым коллекционером.

Дубравин снял куртку, подошел к окну. Раздвинул шторы, открыл форточку. Затем достал из сейфа папку, сел за стол, стал листать подшитые бумаги.

“…Приходил старичок. Низенький. Третьего дня… Стекло мальчишки разбили. Вставил. Какой из себя? Какой… Старый. Неразговорчивый. Взял по-божески. Сделал аккуратно. Лицо? Обычное… До этого не видела”.

“… Сказал, что ошибся адресом. Из деревни приехал. Внук, говорит, живет в городе, пригласил погостить. Жалко стало – на улице холодно, дождь. Позвала чай пить. Не отказался. Посидели полчаса на кухне. Степенный такой, уважительный, сразу видно – деревенский. Поблагодарил с поклоном. Как выглядит? Сутулый. Тихий… Точнее? Извините, но…”

Показания потерпевших.

Старик… Уж больно часто он путается под ногами. Четыре случая – это уже не случайность, а закономерность. Так говорит наука. А против нее не попрешь.

Значит, неспроста?…

Или, все-таки, совпадение?

И как раз за два-три дня до совершения краж.

Вор? В его-то годы… Сомнительно. Для таких дел нужно иметь резвые ноги.

Наводчик? Допустим.

Но хозяева пятой и шестой квартир, где побывал этот вор-“домушник”, о старике не вспомнили. Значит, категорию случайности можно отменить?

Как сказать… Может, они просто не придали значения столь мелкому событию с их точки зрения. Или вор пошел наобум.

Нет, такой вариант точно исключается! В каждом случае вор действовал наверняка, без осечки – в обворованных квартирах живут люди с хорошим достатком.

Наводчик… Притом знает микрорайон досконально.

Кто? Старик? Живет где-то поблизости. А иначе, откуда такие точные сведения?

Проверить всех мужчин преклонного возраста в микрорайоне и окрестностях. Работенка еще та… На участкового, увы, надежд мало – человек он новый, работает всего год.

Дубравин посмотрел на часы и заторопился: пора на оперативное совещание.

Старик стряпает ужин.

Он не любит свою полупустую комнату, а потому большую часть суток проводит в крохотной кухоньке. Там всегда тепло и уютно, с утра до полуночи бормочет сетевой радиоприемник.

Старику безразлично, о чем идет речь, но небольшой черный ящичек заменяет ему собеседника; нередко он разговаривает с ним, как с живым существом.

За окном осень, серые сумерки тоскливы и холодны. Накрапывает мелкий, занудливый дождь.

От окна тянет сыростью, и старик жмется поближе к плите, где шипит голубое пламя газовых горелок.

Старик непривычно возбужден.

Чувствуется, что он кого-то ждет: вздрагивает от малейшего шороха, с надеждой смотрит на входную дверь, иногда подходит к ней, открывает и вглядывается в полумрак подъезда.

Возвращаясь на кухню, старик сокрушенно качает головой. И, вздыхая, с тоской смотрит на будильник.

Сегодня он принарядился: надел выходной коричневый костюм, свежую рубаху, на ногах новые сандалеты. Волосы причесаны аккуратно, подбородок и щеки выбриты до синевы.

Кухня чисто выметена, посуда помыта, расставлена по полкам. Вместо будничной клеенки кухонный стол накрыт свежей скатертью.

Наконец раздается энергичный стук, старик срывается со стула и спешит к входной двери.

В квартиру вошел молодой человек приятной внешности в модной куртке. Старик обнял его, неловко поцеловал в щеку.

Это внук старика – невероятное, разительное сходство со стариком проглядывает в каждой черточке лица молодого человека. И только жатая вуаль, которую годы набросили на лицо деда, несколько искажает схожесть.

При неярком освещении создается впечатление, что они братья-близнецы. Только один из них небрежно, неудачно загримирован под человека преклонного возраста.

Дед и внук сели ужинать. Старик разговорился: он суетливо подсовывает внуку что повкуснее, но тот ест неохотно, лишь бы не обидеть старика.

По лицу гостя видно, что ему неприятна убогая обстановка кухни – и колченогие стулья с замусоленной обивкой, и самодельные шкафчики для посуды, и неведомо когда крашенные в блекло-серый цвет панели, и даже скатерть, постиранная и накрахмаленная, но в бледно-розовых пятнах.

Плохо скрытая брезгливость проскальзывала во всех его движениях, вяловатых и немного медлительных.

Старик заметил это и на какое-то время умолк, замкнулся в себе.

Но одиночество, на которое он обречен, настоятельно требовало живого общения, и плотина обиженного молчания прорывается бурным потоком слов.

Старик видит, что внук его не слушает, думая о чем-то своем, и все же говорит, говорит, говорит…

Монолог приносит старику облегчение. Его потускневшие от прожитых лет глаза влажно заблестели, вспыхнули искорками, на дряблые щеки лег еле приметный румянец, проступивший сквозь кожу пятнами, как первые кусочки изображения на фотоснимке в проявочной кювете.