(Из туристского путеводителя «Добро пожаловать в Кырск!» – К. 1975 г.).

Раньше я, как и вы, суетился, спешил, волновался, и мне всегда иллюзорно казалось, что я – живу. А с недавних пор протрезвел и понял: нет, друзья, жизнь проходит сама по себе, без моего участия, жизнь проносится мимо, пробегает, пролетает, протекает сквозь пальцы. Жизнь идет – а я неподвижен… Банально, конечно, но банальность формулировки только подчеркивает ее справедливость.

Ничего не успел, не достиг, не свершил… и даже ничего не разрушил. О, господи!.. страшная арифметика: десять лет провел за школьной партой, шесть – изучал медицину, а потом – годы, отданные врачебной практике, а потом – литинститут… и зачем? Что может быть абсурднее лечения неизлечимых сумасшедших? Что может быть скучнее работы в издательстве, где я купался в бумажной пыли, дышал этой пылью?.. В итоге – возненавидел литературу – свою и чужую, – утратил вкус к слову… какой там вкус! Мне тошно смотреть на пишущую машинку. И ведь я никогда не был уверен в значительности своей работы. Никогда. Не фанатизм, не тщеславие руководили мною все эти годы, даже не упорство. Вялое упрямство, ленивое инертное упрямство.

Бег на месте – вот моя жизнь.

Бег на месте за двумя зайцами – это ж двойная бессмыслица.

Нынче летом сошлось одно к одному. В издательстве я рассорился с директором – и подал заявление об увольнении. Холодная война с женой Катюшей угрожала перейти в горячую. С друзьями встречаться перестал, потому что, во-первых, друзей настоящих и не было, а, во-вторых, среди них преобладали собеседники и собутыльники. Ну а я, к их сожалению, устал резонерствовать и глухо напиваться. Правда, был у меня один настоящий друг, Саня Коркин, верный и преданный человек, но он… он пресытился Кырском еще раньше меня – и в прошлом году уехал (сбежал!), обменяв двухкомнатную свою квартиру на неблагоустроенную однокомнатную под Москвой, в старинном городе Дмитрове. Меня не забывал, писал письма, настойчиво звал к себе.

И вот, наконец-то, в текущее душное лето, скандально разругавшись с женой Катюшей и уволившись из издательства, я вспомнил призывные письма Сани Коркина – и решил: устрою себе каникулы! Убегу, улечу, вырвусь из этого болота, ну хоть ненадолго (а лучше бы – навсегда!), хоть на месяц, на два – выйду из утомительной этой игры, даже сразу из нескольких игр с тошнотворно-строгими названиями («семья» – «работа» – «литература») – отдохну, отдышусь, одумаюсь.

Глаза бы мои не глядели на весь этот город, размазанный как по тарелке и сжатый с трех сторон черно-синими горами, на эти стандартные небоскребы в центре и трущобы на окраинах, на все это броуновское движение… глаза бы мои не глядели.

Скорей бы, скорей – попасть в незнакомое место – чтобы лица людей обязательно были чужие и безучастные, чтоб не надо было здороваться с каждым вторым встречным, чтобы можно было спокойно гулять в одиночестве, с ленивым любопытством разглядывая не-кырские здания, не-кырские лица, не-кырские рекламы и витрины магазинов. Что угодно – лишь бы не Кырск.

Саня встретил меня в Домодедово, в аэропорту. Автобус, электричка – и вот я в Дмитрове.

Город мне очень понравился – уютный, тихий, спокойный. Старинные церкви, древний крепостной вал, деревянные домики с резными наличниками. Вечернее благоухание черемухи и сирени.

Саня жил на глухой улочке, в деревянном домике с верандой, садом и огородом… а совсем рядом, за углом, чернел дряхлый деревянный особняк – бывшее жилище знаменитого русского анархиста, князя Петра Кропоткина.

Первый вечер мы провели на веранде, у самовара. Я тихо жаловался хозяину, рассказывая о своих бедах, а он – молча слушал, кивал и тихонько поддакивал.

Лицо у Сани было темное, печально-мудрое, а голова, как осеннее дерево, была почти без волос.

Он дал мне высказаться до конца, продолжая кивать словно бронзовый Будда, а потом объявил тихо и решительно:

– Что ж, дружище… с тобой все ясно. Живи у меня сколько хочешь. Мешать не буду, в душу твою лезть не стану… а в развлечениях ты, как я понял, не нуждаешься. Отдыхай.

Я чуть не заплакал, я хотел ему что-то благодарно ответить, – но смог лишь пожать его верную руку.

«Покой нам только снится…» – это про меня. Выспаться после приезда не удалось. Рано утром я был разбужен стуком во входную дверь. Саня, ворча и ругаясь, прошлепал босыми ногами по коридору. А вскоре послышался хриплый бас:

– Санек! Здорово! Привет из Кырска!..

Голос был очень знакомый. Дверь в комнату распахнулась – и на пороге возник врач Королев, наш общий кырский приятель – в мятом костюме, с всклокоченной бородой.

– Кого я вижу! – закричал он, бросаясь ко мне с распростертыми объятиями. – Мой милый Алик! Мой нежный! Какой сюрприз для усталого странника! Ну-у, дай, дай я тебя поцелую!..

И стал меня тискать, тормошить, щекотать, оглушая хриплым хохотом.

– Не трогай его, – вмешался Саня. – У Алика депрессия… кризис… он ко мне отдохнуть приехал, забыться… а ты – со своими медвежьими нежностями…

– А-а. Понимаю, – и Королев важно нахмурился. – Не повторяй дважды. Я все понял. Сам – грущу и тоскую. Поэтому и приехал сюда – сбежал из Кырска. У-у, как мне все надоело! И больница вонючая, и жена с вечным своим нытьем, и детишки бестолковые, и теща свирепая… ой, братцы! Ну, и напьюсь же я с вами!

– Мы с Аликом не пьем, – быстро сказал Саня.

– Вот как? М-м. Ясно. Все понял. Дважды не повторяй.

– А что ты намерен здесь делать? – спросил я, тоскливо вздыхая и мысленно прощаясь с желанным покоем.

– О-о, брат, программа у меня замечательная! Хочу устроиться в дом-интернат для психохроников, – и Королев радостно потер руки. – Я уж все справки навел – тут неподалеку есть замечательный дом-интернат… в бывшем монастыре!.. А? Представляешь? И жить буду там же – в келье, как монах. Красотища! Романтика!

– Хорошая программа, – одобрил Саня.

Так нас стало трое. Три беглеца.

А вечером, когда Королев все-таки соблазнил нас на выпивку – и мы, сидя за круглым столом, обсуждали последние кырские новости, – кто-то постучал в окно.

Я вышел на крыльцо – и увидел Таню Пирожкову. Она стояла в плащике, с огромным чемоданом в руке. Глаза ее блестели в полумраке.

– Уф, наконец-то!.. Здравствуй, Алик. Думала – не найду, – привычно-возбужденным голосом сказала Таня. – А Саша – дома?

– Постой… ты откуда взялась?.. с луны, что ли, свалилась?

– Ох, Алик!.. долгая история! – и Таня нервно рассмеялась. – Устала быть неудачницей. Все надоело. Дома – родители загрызли, на работе – скукота… на личном фронте – без перемен… В Кырске ловить больше нечего и некого. Хочу пока здесь обосноваться, а потом – в Москву переберусь. Да ты не пугайся! Я у Сани ночки две-три перекантуюсь – и свалю. У меня еще один вариант в запасе имеется.

Потом уж, когда мы сидели за круглым столом вчетвером и допивали разливной вермут, я понял наконец-то из пьяных околичностей Тани, что цели у нее очень даже конкретные – найти мужа в столице. В родном Кырске все варианты отпали – вот и рванула ближе к центру.

На другой день появился еще один гость из Кырска – мой бывший шеф, главный врач психбольницы. С тех пор, как мы с ним расстались, он очень изменился – обрюзг, потолстел, отяжелел. Он прилетел в Москву на какой-то симпозиум, остановился в гостинице, а так как знакомых в столице у него не было, то вот и приперся на выходной день в Дмитров. Тут я впервые узнал, что они с Саней давно знакомы.

Увидев меня, главврач сразу скис, заскучал.

– Как делишки? – спросил я его. – Тебя еще не турнули из дурдома?

– Разве мы с вами пили на брудершафт? – оскорбился бывший начальник.

– В те славные годы, когда ты ежедневно тыкал меня и хлопал по плечу, тогда мы тоже на брудершафт не пили!..

Вмешался Саня. Он ловко отвел главврача в сторону, познакомил его с Таней Пирожковой – и тот быстро забыл про меня. Минут через пять они с Таней уже играли во дворе в бадминтон, и шеф смеялся как мальчишка.