Зачем Радомысл вынес его с поля боя? Ну зачем?!

Ведь мог бы и бросить там — было бы не восемь погибших из десятка, а девять, разница небольшая — никто бы и не заметил! Бросил бы, и его Любава, навсегда его. Ну, конечно, коли сам бы уцелел в немилосердных сечах. Но на то воля Рода да его воля! Вех не мог ответить на свой вопрос. Но и он бы поступил точно так, честь дороже всего, честь да совесть!

Всю ночь Вех провел со Снежаной. Но она не допустила его к себе, они не были близки в эту ночь.

— Береги силы, воин! — насмешливо шепнула она ему на ухо.

И он не стал настаивать.

Снежана вышила ему льняную сорочку, купленную у старухи-болгарки, красными цветами. Но Вех надел ее перед самой сечей, утром — на смерть нужно было идти в чистом.

— С тобой ничего не случится, — сказала она, припадая к нему всем телом, дыша в лицо. — Я предчувствую, верь мне.

Но голос ее предательски дрогнул. Она не была сама уверена в своих словах.

Вех не стал показывать, что он понял. Нет, с ним ничего не случится совсем по другой причине — потому что он будет лезть в самую гущу, не будет прятаться, а смелым Перун помогает! Он выведет его живым и невредимым из битвы. А ежели они проиграют этот спор, так лучше и не жить!

— Я тебе все прощаю, все-все, даже эту твою, что оставил в Киеве. Бог с тобой. Вех! Знай, что в бой ты идешь чистым! — сказала она.

Он поцеловал ее. И заглянул в глаза. Нет, она все же была еще совсем девчонкой, девочкой — пухлые детские губы, эти чистые и открытые широко-широко глаза, этот лоб, на котором нет не то что морщинки, а даже намека на ее появление в будущем! Как рано она повзрослела. Как рано она завянет! Ему стало горько. И, как всегда в минуты печали, явилось ему видение Любавы. Нет на свете ничего прекрасней северной красоты.

Любава далеко. Кого она ждет? Может, положилась на судьбу и загадала на того, кто вернется в родные края? А может, и позабыла про обоих да живет себе с любым муженьком — ведь не один год они в походах?! Не узнать, далеко земля Русская!

Летняя ночь коротка. Не приносит она отдыха тем, кто назавтра должен вынуть меч из ножен, кто с трудом смыкает веки в эту свою, может быть, последнюю ночь.

Из уцелевших в сечах Радомысл собрал новый десяток. Сколько от него останется на сей раз?

И вот уже утро. Дует с Дуная-реки прохладный ветер.

Вновь становятся друг против друга «стена» и «фаланга». Вновь звенят трубы и бьют барабаны. Вновь колышутся разноцветные стяги, знамена. Святослав на коне объезжает строй, а на лице у него светлая улыбка. Красное корзно бьется на ветру, и солнце переливается в его складках. Трава, по-июльски высокая, прячет тонкие ноги скакуна, волнами изгибается под порывами ветра…

— Ну вот и слава Перуну! — выдохнул Радомысл. — Наконец-то!

У Веха пересохло горло, свело судорогой губы, и он не смог ответить. Хватит ли сил для битвы, вот о чем сейчас бы задуматься. Вот о чем бы сейчас позабыть!

Ромеи оставили лагерь далеко позади. Их полки вытянулись черной стеной, мрачным заборолом. А из-за полков торчали горбатые камнеметалки — на этот раз враг был в полной силе и мощи.

Когда Вех на заре поднимался на стену крепости, он видел — с севера подошли к берегу ромейские лaдьи, из них высаживались воины, быстро выстраивались в боевые порядки, проверяли оружие, слаженность. Кольцо смыкалось все туже! Сколько оставалось жить под земным солнцем?

Но все было по-прежнему. Снова блестело молодое солнышко, умытое утренними зорями, и снова лучники принимали первыми смерть. Лишь Святослава не было рядом — он был где-то слева, с конницей. Да ряды воев не были столь упруги и плотны, как в предыдущей сечи. Стояли разрозненно, чтобы было место и возможность уворачиваться от огромных валунов, тех, что метали цепкие могучие руки камнеметалок. Но не всякий успевал отскочить, не всякий подставлял вовремя щит под малый камень…

Ветер менялся, дул в лицо, снося стрелы русичей назад. Припекало. Ромси, воспользовавшись тем, что враг не мог спрятаться за стеной щитов, выставили лучников вдвое больше, не жалели стрел. И снова падали, падали вой, не успев сойтись с врагом грудью в грудь.

Но снова был бег, долгий и краткий, легкий и утомительный — кому как. Снова рухнули, повалились первые ряды ромеев.

Теперь Вех увидел Святослава. Князь был впереди конных дружинников, под стягом он вклинился почти в самую гущу ромейского войска и пробивался теперь к тому месту, где высилась над головами прочих отборная охрана базилевса, Но до нее было далеко, и кто знал — там ли Цимисхий?! Император ведь мог пребывать и в своем великолепном, сверкающем золотом шатре на вершине холма и наблюдать за боем оттуда.

Но меч Святослава сверкал все чаще, прокладывая коню дорогу, взрезая вражескую стену. Увлеченные примером князя, шли вперед воины, побросав позади себя ненужные уже копья, вздымая вверх боевые мечи и топоры. Враг не выдерживал, он пятился — метр за метром, оставляя поле русичам.

— И-эх! Вот так! Еще раз!

Рядом с Вeхом, мерно орудуя своим харадужным мечом, шел Радомысл. Щит его, утыканный стрелами, то взлетал вверх, спасая от удара, то вновь опускался. И тогда видно было, что кольчуга на Радомысле иссечена во многих местах. Но он не вырывался вперед, не отставал, успевая следить за каждым из своего десятка.

— Вместе, ребята! Наляжем-раз! И еще раз! — голос Радомысла был суров, страшен.

Ромеи отступали, медленно отбиваясь, вырывая из русского строя то одного, то другого. Но все же отстували, не успевая подбирать раненых.

Вех позабыл про усталость и слабость. Сейчас его пьянил азарт. Сапоги оскальзывались о мокрую от крови траву, идти было тяжело. Но он не отставал, не выбивался из хотя и смешавшегося порядком, но все же строя. Ведь одиночку тут же настигнет смерть — сбоку, сзади. Сжереди она не страшна — пока рука, закостеневшая от усталости сжимает меч, пока она в силах разить им и отбивать встречные удары — надо идти и идти вперед!

— Левей бери! — выкрикнул Радомысл. — К Святославу!

Княэь с малой горсткой дружинников был далеко впереди — оcтровком виднeлись островерхие русские шеломы пoсреди выcоких ромейских касок. Туго приходилось князю, тугo.

Вех не видел, что творилось по бокам, там, где были полки правой и левой руки. Но однo было ему ясно центр был прорван, и русичи неудержимо рвались вперед.

Все больше шеломов виднелось около княжеского стяга, пропадали они — один за другим. И Веху и Радомыслу было ясно: если так пойдет дaльшe, скоро князь останется совсем один, а тогда… Нет, они должны были успеть! Bo что бы то ни стало — успеть!

Длинный ромейский меч сбил с головы Веха шлем. На миг потемнело в глазах. Но только на миг! Удар! Прямой удар — туда, где меж железными пластинами темнеет свиная кожа панциря. Все! Нагибаться за шлемом Вех не стал, некогда. Ветер холодными струями остудил его мокрые взъерошенные волосы, освежил. Вперед!

До Святослава оставалось не больше двадцати шагов. И строй превратился уже не в «стену» и не в таранный молот, а в стрелу, вытянувшуюся острием в сторону «бессмертных» охранников базилевса. В голове стоял Радомысл.

Щит его раскололся вдоль, на щеке тянулся кровавый рубец, зубы были оскалены в подобии какой-то неистовой улыбки. Оставалось немного!

Вех видел — князь один. Конь его упал. Никого рядом нет, все полегли. Меч князь сжимал в левой руке, правая повисла безжизненной плетью вдоль тела.

Оставался последний рывок. Ну же! Радомысл проскользнул меж ромеями и уперся спиной в спину князя. Спасен! Кольцо удалось разорвать. И теперь ромеи уже не отступали, теперь они позорно, втягивая головы в плечи и горбя спины, бежали. Все! Вех задыхался от накатившего чувства. Неужто все?! Сердце готово было вырваться из груди. Но нет, еще рано было думать об этом, совсем рано.

Свежие, не утомленные боем русичи обтекали с боков, заполняли оставленное врагом пространство — теперь иришло их времечко. Враг бежал, бежал во весь дух, бросая оружие и раненых, бежал туда, к холму, на котором возвышался императорский шатер. Опьяненные близящейся победой, преследовали его русичи.