Мария Васильевна с тревогой поглядела на мужа.

— Ну, мать, с моими подопечными не соскучишься! негромко проговорил тот.

Как ни старалась Оля скрыть обиду на Бориса, ей это плохо удавалось — два с лишним часа провести в разговорах с отцом, посреди книг и самое главное — совершенно забыв про нее. Это было непростительным преступлением.

Черецкому невольно передавалось ее настроение: Борька всерьез чувствовал себя виноватым и готов был искупить вину любой ценой, а вот как начать разговор, он не знал, и это молчание лишь усугубляло и без того неловкое положение.

Где-то вдалеке лаяла одинокая собака. Ветер доносил отголоски этого лая, перемешивая их со звуками, слышащимися из многолюдной части — там шла своя, хоть и воскресная, но все же армейская упорядоченная жизнь. Подходил к концу выходной день, заканчивалось увольнение.

— Так и будем молчать? — наконец спросила^Оля с капризными нотками в голосе.

— Погоди! — Черецкий вдруг оторопел.

Он сделал попытку спрятаться за угол дома. Но тут же опамятовался, застыл на месте. Нервное напряжение передалось ей, Оля завертела головой, пытаясь разглядеть, кто же напугал спутника.

Офицерский городок в этот час был пустынным. Лишь ветер, шуршал листвой, создавал иллюзию какого-то движения. Единственный, кого заметила Оля, был высокий худощавый солдат, торопливо вышагивающий от офицерского общежития по направлению к казармам.

— Что с тобой? — спросила она Борьку.

— Да ничего, знакомого увидал, — ответил тот.

Солдат был метрах в двадцати и не замечал прогуливающейся парочки. Было видно по фигуре, и по походке, что он погружен в себя и чем-то взволнован.

Оля не отпускала рукава гимнастерки, за которую она уцепилась минуту назад.

"Что его сюда занесло? — с неприязнью подумал Черецкий. — Неужто видал, как мы выходили из дома? Сплошная невезуха!" Легкий холодок пробежал по спине — Борька внезапно ощутил вечернюю прохладу и зябко повел плечами. "Нет, не мог видеть", — решил он наконец, стряхивая с себя оцепенение. Но неприятный осадок на душе остался.

— Счас бы куда-нибудь махнуть — развеять грусть-тоску! — с натянутой бодростью сказал он, чтобы разрядить обстановку.

Оля сделала удивленные глаза.

— В кафе или, еще лучше, на дискотеку. Повеселиться! — пояснил Черецкий и обнял ее за плечи, поцеловал в щеку.

— Куда хватил! До ближайшей дискотеки километров шестьдесят.

— Все равно хочется.

— И мне, — Оля грустно вздохнула, но тут же ободрилась: — Ничего, в августе сдам экзамены в институт, перееду в Москву.

— Зачем?! — заволновался Борька.

— Что ж мне, за сто верст каждый день на занятия и обратно таскаться прикажешь?

Борька промолчал, насупился.

— Буду жить в общежитии, на лето — сюда, может, и на выходные удастся.

— А как же я? — выдавил Черецкий.

— А что ты? Во-первых, вас через два месяца — тю-тю! — Оля махнула рукой куда-то вдаль.

— А во-вторых?

— Во-вторых — будь мужчиной, не раскисай!

— Что ж, так и разъедемся? — горько усмехнулся Борька.

— Не ломай голову раньше времени, что-нибудь придумаем.

Черецкого такой ответ не устраивал. Он взял девушку за руки, привлек к себе так, чта сознание опять затуманилось от чистого пряного духа, исходившего от ее волос. Прижался губами к ее губам. Она ответила на поцелуй.

Тело ее стало податливым, уступчиво нежным.

— Все намного серьезнее, чем тебе кажется, по крайней мере с моей стороны! — прошептал он прерывисто, осыпая поцелуями шею, прижимая ее к себе все сильнее, теряя самообладание.

— Ого! — Оля рассмеялась ему прямо в лицо.

— Ну выслушай, погоди же!

— Извини, мне пора, — девушка осторожно, но настойчиво высвободилась. — Не стоит стариков на ненужные мысли наводить.

— Мы ж только вышли, — Борька тяжело дышал.

— Сорок минут ходим. Кстати, если б ты не был столь увлекающейся натурой — мы бы гуляли уже часа три.

— Ну виноват, Оль. Я же тоже не мог просто так оборвать твоего отца и сбежать.

— Рассказывай, видела я твои блестящие глаза!

— Было, чего там, — Борька сделал попытку вновь обнять любимую.

— Пусти! Не последний раз видимся, пусти!

Он виновато заулыбался, опустил голову.

— До встречи!

Ольга помахала рукой перед Борькиным носом, повернулась и уже на ходу бросила:

— Только ты не думай ничего лишнего. То, что я с тобой встречаюсь, обед этот и вообще все — еще не повод!

— Как это? — удивился Борька.

— Не обольщайся в мыслях, вот как!

Игриво-дружелюбный тон, которым было произнесено, совсем не вяжущийся со смыслом слов, окончательно сбил Борьку с толку. Немного постояв, проводив глазами светлую тоненькую фигурку до подъезда, он совершенно растерянный побрел в часть.

Ветер усиливался и шорох листвы становился резким, надоедливым. Где-то высоко в небе замаячила ущербная луна. По-прежнему выла одинокая собака. До вечерней поверки оставалось еще полтора часа, Новиков встретил Черецкого с усмешкой на губах.

— Как отгулял? С голодухи не помер?

Борька неопределенно махнул рукой. Намека не понял.

На все формальности ушло не больше полминуты. Увольнительная записка была сдана, и надо было как-то убить время до отбоя. Черецкий загадал, что если встретит Славку одного, то тут же выложит все. Если же тот окажется в компании — беседу придется отложить: горький опыт подсказывал, что с глазу на глаз такие эксперименты более безопасны, чем при свидетелях.

Чутье подсказало ему, где можно найти Хлебникова в такой час. Борька пошел в бытовку и оказался прав — Славка был там один. Он сидел на табурете и читал книгу. Отступать было поздно.

Все ушли в клуб, там показывали новую кинокартину.

Славка частенько променивал это удовольствие на другое чтение, времени было в обрез и из-за этого приходилось жертвовать фильмами.

Второго такого случая в ближайшие дни Борьке могло и не представиться. Он принялся заводить себя изнутри, стараясь сохранить бойцовский настрой.

— Чего ты пыжишься? — поднял голову Славка. — Хочешь сказать чего-то — говори.

Черецкий побагровел, но сдержался. Даже сделал первый встречный шаг к примирению:

— Если ты того разговора забыть не можешь, так напрасно…

— А я-то думал — это ты на меня зол остался.

— Было, — снова стерпел Борька, — было, да прошло. Тогда тебя все поддержали, а могло и иначе обернуться. Везучий ты во всем. Славка, сам об этом навряд ли догадываешься — какой везучий!

— Есть немного, — Хлебникову начинал надоедать этот бестолковый разговор.

— Думаешь, я на публику работал?

— А хрен тебя знает!

— Ладно, верно говоришь, чего там! Но не в этом дело.

В чем дело, Борька не договорил — все не мог никак приступиться. Но желание разложить Славку, сбить спесь с него не пропадало.

Какие-то невнятные опасения снова сбили Черецкого с прямого пути, понесли совсем в другую сторону — он начал с того, о чем не помышлял говорить кому бы то ни было.

— Тебе приятель твой, Ребров, — спросил он, подозрительно прищурив глаза, — не говорил, что это он в офицерском городке делал?

— А ты откуда знаешь?

— Неважно, отвечай прямо. Или вы с ним заодно?

— Сам там был?

— Может, был, а может, не был.

— Значит, был! — твердо сказал Славка.

— Ну допустим! — признался Черецкий. — Была причина, а его что занесло в офицерскую общагу?

Славка развел руками.

— Там, кстати, Каленцев наш живет. Не доходит?

— Пока нет.

— Может, он про нас про всех ему докладывать ходит: мол, то да се?! Стучит себе настукивает за дополнительную пайку, а? А мы, лопухи, довольные — ах, Сереженька…

— Придержи язык! — резко оборвал его Славка. — Может, ты сам стукарь?! А на Серегу поклеп наводишь, чтоб глаза отвести, а?!

Черецкий не ожидал такого и искренне изумился, не успел даже обидеться, а Славка продолжил:

— Не нравится? Чего же ты, проглотил свое помело поганое, парашник?! Давай мети!