— Значит, закрепить надо, для памяти и опыту!

Она положила Гриню на кровать в своей комнате. Потом вернулась к Лехе, взяла его за шкирку. Открыла дверь в другую комнатушку, совсем крохотную. И представила:

— Леха! Лучший это… земеля Грини и родной почти братан! Тяпочка, будь ласкова, возьми мальчика в оборот!

— Вот еще! — раздалось из-за огромного двустворчатого зеркала. — Я на попрыгушки собираюсь.

— Я тебя умоляю, не обижай Гришаню. Потом на дискотеку пойдешь, успеется. Да и малый хорош больно, обидно его выставлять-то, ну-у, Тяпочка?!

— Ладно, подумаем еще! — пропищала невидимая Тяпочка. — Пускай заходит.

Анджела притянула Леху к себе, уткнула лицом в огромную грудь, да так, что сосок чуть не выдавил Лехе глаза. А сам он сомлел, почти ног лишился. И строго сказала:

— Ты у меня оттуда не сбежишь, понял?! Я Гришаню люблю и уважаю, его слова — закон!

— Вот это по-нашему! Так его, ангелочек мой — выкрикнул хрипато Гриня с кровати. — Леха! На тебя, ирода, все наше село смотрит, не оплошай, Леха-а!!!

— А оплошает, не выйдет! — заявила Анджела. И так поддала Лехе круглым могучим бедром, что он влетел в комнатушку и рухнул на кровать, застеленную махровым цветным покрывалом. Он уже не был способен к сопротивлению, к отстаиванию своих прав.

— Сейчас поглядим, сейчас, — пропищало из-за зеркала.

Дверь за Анджелой захлопнулась.

Леха хотел встать, но не успел. Из-за створки вышла вдруг девочка в коротенькой юбочке и с розовеньким большим бантом в пышных темных волосах. Лехе стало не по себе. Куда он попал?! Ведь за это же, за совращение малолетних, так наградят, что не вылезешь из зоны. Девочка была совсем малышкой, в полтора метра, а то и меньше. На ней была беленькая пышненькая блузочка и розовенькие в тон банту колготочки, ажурные, хитрого плетения, завлекающие.

Девочка уперла руки в бока и бесстыже уставилась на Леху черненькими блестящими глазками. Ротик у нее был как украшение в волосах, бантиком, носик совсем крохотным, вздернутым… и поначалу Лехе показалось, что ей не больше десяти-двенадцати лет. Но теперь он понял, ошибся — тело у этой девочки было вполне женским, развитым, ножки даже чересчур — они казались обтянутыми ажурной тканью батончиками, хотелось откусить кусочек. И глаза, главное — глаза! Они не могли принадлежать девчоночке, это были глазки взрослой и уверенной в себе, в своем обаянии хищницы. У Лехи даже мороз по коже пробежал.

Он хотел встать. Но девочка-Тяпочка грациозно и непринужденно приподняла свою чудо-ножку и поставила ступню на грудь Лехе. Он потянул было руку, но не посмел коснуться ее ноги, рука так и застыла в воздухе.

— Не хотим любить прекрасных дам? — поинтересовалась Тяпочка. — О-о, это интересно, это даже очень занимательно! Ах, миль пардон, мой милый друг, я не совсем одета, готовилась, видите ли, к балу…

Она сняла ножку с Лехи, подошла к зеркалу и тут же вернулась, но уже в туфельках на высоченных каблуках ноги ее от этого стали просто бесподобны! Леха отвел глаза.

— Вот мы какие, да? Однако-о! — протянула Тяпочка и жеманно изогнулась. — Только я люблю именно таких. И скажу по секрету, только за такого пойду замуж. Может, Лешенька, ты моя судьба, а, как ты думаешь?

Леха приподнял голову и промямлил:

— Мне пора в часть! Служба!

Тяпочка подошла ближе.

— Служба — это да-а! — сказала она весомо. — Но в часть только через… — И она провела обеими маленькими ручками по своему телу от плечей до ног, подчеркивая все встречные выпуклости. — В часть только через меня!

— Нет! — Леха заупрямился. Ему почему-то стало и страшно и неловко. Хмель слетел с него, а вот слабость осталась.

— Нет? — повторила она вопросительно.

— Угу, — промычал Леха. Он не сомневался, что все в его руках. Эту кроху-девочку с обворожительными ножками он одной рукой поднимет, посадит на ладошку, а другой прикроет.

— Тогда другой разговор! — Тяпочка вдруг стала сердитой, даже злой. Она напомнила Лехе поселковую учительницу, очень маленькую, но очень строгую.

— Тогда рекомендую приготовиться к операции! Маэстро, туш!

И она сама включила магнитофончик, стоявший тут же, у постели. И пояснила:

— Это чтоб воплей не было слышно!

Следующим движением она подхватила с зеркала огромные ножницы и выразительно щелкнула ими у самого носа Лехи. В это время с кассеты завопил что было мочи бесполый рок-певец Синдерелла. И Леха подумал, это конец, такая и впрямь отрежет, маленькие — они все злющие!

— Раз службе нужны кастраты — все! Кастрируем! — потвердила Тяпочка. И щелкнула ножницами еще два раза — у Лехиного подбородка, а потом над блестящей бляхой. Последнюю она сковырнула одним пальчиком, разметала полы кителя, дернула вниз за брючный ремень. — Чик! И готово!

Леха, вместо того чтобы защищаться и спасать свое мужское естество, оцепенел и чуть было не заплакал — на него столько сегодня навалилось всякого, непривычного, что он просто не выдерживал. Он даже руки не поднял!

А Тяпочка скомандовала:

— Раздеться немедленно!

Дверь открылась, и в комнату просунулась Гринина усатая голова.

— Ну как? — поинтересовалась она.

— Щас все оформим! — заверила Тяпочка. И щелкнула ножницами в сторону Грини. Тот скрылся.

Леха понял — деваться некуда. Он снял китель, потом рубаху.

— Майку долой! — приказала Тяпочка.

Леха снял и майку.

— Брюки!

Вот с брюками Леха возился долго. Девочке-крошечке пришлось даже помочь ему. Она нагнулась, вцепилась в штанины и дернула. Леха остался в одних трусах.

— Пока хватит! — сказала Тяпочка. И отложила ножницы. — Созрел, мальчик? Все о'кей?!

Леха сидел сиднем. Ах если б он знал, в какую историю влипнет, встретившись с Гриней! Да он бы вообще не пошел в увольнение! Он бы все два года просидел бы в части!

— А ты хороше-енький, — мечтательно протянула Тяпочка. — Культуризмом не занимался, а? Или, как это щас называют фрайера дешевые, бидиболдингом?

— Нет, — ответил Леха, — у нас работенки и без болдингов всяких хватает, тока успевай!

— Ну и отличненько! — обрадовалась чему-то Тяпочка, щуря черненькие глазки. — Вот и поработай немного, лады? Ну чего вертишь головой, чего краснеешь, ведь я ж пообещала… и ты мне так нравишься, ты такой мальчик занятный, такой, такой… — она запнулась, но нашлась все-таки, — о каком я всегда мечтала!

Она вдруг села возле него, положила малюсенькую ручку ему на щеку, пригорюнилась и сказала:

— Полюби меня, Лешенька, а? Ну чем я хуже других! Полюби и забери к себе, в деревню, будем вместе жить в избушке, я тебе детишек нянчить буду, ласкать тебя буду…

У Лехи вдруг в горле комок застрял, а в груди что-то екнуло. И он попытался привстать, слабенько, как-то помальчишески протянул:

. — А чего, поехали…

Это вырвалось у него само собою. Но она тут же встала. И рассмеялась в голос. Она долго заливалась на все лады. А потом уперла руки в коленочки, нагнулась и шепнула ему:

— Но сначала, Лешенька, ты мне докажи, что ты меня любить будешь! А то ведь завезешь в глушь какую, а сам к коровам да на поле, к самогонщикам брагу хлестать, а про меня и забудешь, миленький, нет ты полюби меня… А я тебя полюблю!

Она отодвинулась от него и стала рaсстeгивать кофточку. Неторопливо, поглядывая на Лeху лукaво. А тот весь напрягся, одеревенел. Но не мог oн не смотреть, не мог!

Тяпoчка сбросила кофточку. И под ней оказался очень складненький женский торс, все было точеным — и шейкa, наполовину дотоле скрытая, и плечики, и талия, и кругленький, еще не совсем обнажившийся животик — все словно с фотографии в журнале, Лехa и не видал такой ухоженности и прелести раньше. Узенькая полосочка лифчика почти не прикрывала грудей, oна лишь немного стягивала их, иначе бы разлетелись по сторонам, были они какими-то живыми на вид, будто сами по себе жили, своей жизнью.

— Хочешь? — Тапочка подошла ближе, качнулась к нему.

Вслед движeнию качнулась ее груди, нависли над Лехой.