Сергей все понял. Понял только теперь. "Ты свое дело сделал!" — вертелось в мозгу.

Сергей плюхнулся на лавочку в прибольничном сквере. Ослабил галстук на шее, снял фуражку. "Это я сделал свое дело!" Он был твердо уверен в том, что причиной был не он один, но все же… "Свое дело сделал! Да! — приходилось признаваться самому себе. — Внес лепту, — с сарказмом подумал он. И вдруг до боли осознал все случившееся, горькая волна прокатилась в груди, обожгла сердце: — Сволочь!" Он с силой сжал голову в ладонях так, что даже заломило в висках. "Сволочь, всю жизнь только о себе думал, а теперь получай! Ну ладно!" Что «ладно» — он не знал, в памяти всплывали одна картина за другой. Их безмятежная жизнь до армии, когда ничто не нависало над ними, когда день шел за днем и каждый таил в себе что-го приятное, хорошее. Он плыл тогда по волнам, растворяясь в ее любви, в ее заботливости. И все было до того хорошо для них обоих. "Обоих? — Сергей поймал себя на том, что он и тогда чувствовал, что что-то не так, что безмятежность охватывала лишь его одного. Что с ней-то все было совсем иначе. Тогда он гнал от себя эти мысли, не хотел верить в них — так было проще: пускай думает она, а он, он будет с ней, и вдвоем им будет славно. Но все было не так.

"Я, я, я, — стучало в голове, — всегда только я, только мне. А каково ей здесь приходилось?!" Сергею показалось, что он сходит с ума. Все окружающее отступило куда-то вдаль, завертелось перед глазами. "И главное — она-то ведь все видела, все понимала… и терпела меня. Ни одного слова упрека, ни одного взгляда. Подонок! Скотина!" Ничего вернуть уже было нельзя, все прошло.

И тут Сергей совершенно отчетливо понял, что он сам отрезал все пути. Сам поставил последнюю точку. Что уже ничего больше не будет, а если и будет, то не с ним, с кем-то другим. А с ним — никогда!

И повторить ничего не удастся. Он до горечи во рту ощутил всю бессмысленность поисков врагов, недоброжелателей и всяких прочих причин снаружи. Их надо было отыскивать в себе.

Сергей встал и, не надевая фуражки, держа ее в руках, побрел к остановке. Надо было ехать домой. Надо было поправлять то, что еще можно было поправить. Иначе… иначе места ему в этом мире не оставалось.

Прозрение приходило не сразу, оно было неотвратимо и тяжело. Но поделиться этой тяжестью было не с кем.

На второй день Сергея в больницу не пустили. И он сидел на уже знакомой лавочке под кленом, в прибольничном сквере. С неба моросил мелкий, словно паутинка, дождик. Сергей его не замечал.

Он не помнил, как вчера добирался до дому. Только у самого подъезда очнулся. Громкий басистый голос вырвал его из полузабытья:

— Серега! Спишь на ходу?!

Перед ним стоял Юрий, родной брат.

— Хорош! Форма тебе в самый раз, брательник. Ну, чего невеселый? Привет!

Сергей выжал из себя замученную улыбку, протянул руку.

— Привет. — Сам-то как?

— А чего нам сбудется? — Брат перестал улыбаться, видно, почувствовал — что-то не ладно. — Ты чего как на похоронах?

Сергей только рукой махнул — вдаваться в подробности ему не хотелось, да и ни к чему все это было сейчас.

Юрий недовольно поморщился, похлопал младшего брата по плечу.

— Ладно, давай-ка домой. Мать заждалась. Да и отец там же… — он заглянул Сергею в глаза, — ты соберись, Серега, не кисни — зачем маму зря расстраивать. Сам знаю служба не пряник, но будь мужиком, не бабьем!

— Да не в этом дело, — перебил его Сергей.

— Ну-ну, — растерянно проговорил Юрий, глядя в спину уходящему брату.

Мать хлопотала на кухне — Сергей услышал ее голос еще с лестничной площадки, вставляя ключ в замок. И от этого настроение неожиданно поднялось, задышалось легче главное, что с ней все в порядке: на ногах, а ведь последнее время почти и не вставала с постели. Свои дрязги сразу же отошли на второй план. Он шумно захлопнул дверь, чтобы предупредить, не напугать своим неожиданным появлением. Повесил фуражку на крюк покосившейся вешалки.

— Сергей?! — Из-за двери комнаты высунулась голова отца. Лицо было растерянным, чувствовалось, что он никак не может справиться с этой растерянностью. — Ты?

— Я, я, кто же еще! — ответил Сергей, проходя мимо.

Он шел на кухню, туда, откуда доносился минуту назад голос матери. Сердце в груди замерло, к горлу подкатывал сухой, шершавый комок.

— Вот и я, мам, не ждали? — нарочито весело начал было Сергей и тут же осекся. Сжало горло, слезы подступили к глазам — еще б секунда, и он разрыдался.

Но Марья Сергеевна опередила его, прижалась к груди, повторяя одно и то же: "Сереженька, Сереженька…" По спине у нее пробегали волны какой-то дрожи. Но она не плакала. Когда Сергей чуть нагнулся, чтобы поцеловать мать в щеку, он увидел на ее лице улыбку.

Отец стоял за спиной, его присутствие не только ощущалось, оно давило на Сергея, заставляло быть сдержаннее, чем ему бы этого хотелось. Постепенно где-то внутри начинало закипать раздражение, грозящее перелиться во чтото более серьезное. Но и здесь первой оказалось мать.

— Сережа, поздоровайся с отцом, — прошептала она на ухо, — я прошу тебя, ну не будь таким безжалостным, ради меня.

Сергей повернул голову, кивнул. Из полуоткрытого рта его вырвалось что-то тихое, неразборчивое. Смотреть на отца он почему-то боялся, отводил глаза в сторону.

— А ты здорово изменился — настоящий мужик!

— Да ну? — Сергей скривил губы в иронической ухмылке. — Надо же как интересно. Ты б подольше гулял, так и вообще меня уже стариком застал!

— Прекрати! — Мать дернула Сергея за рукав. — Прекрати немедленно, это ж отец твой!

Отец широко улыбнулся, от прежней растерянности на лице не оставалось и следа, он уже почувствовал себя хозяином положения и сдавать позиций не собирался.

— Злость, Серега, не лучший советчик, — тихо, но очень внятно проговорил он, — ты уж поверь мне. Давай-ка как в пословице — кто старое помянет, тому глаз вон…

— А кто забудет, — резко оборвал отца Сергей, — тому оба долой, так?!

Тот сокрушенно покачал головой, не нашелся.

— А вот я вас сейчас накормлю хорошенько — так вы у меня по-другому заговорите, — нарушила паузу Марья Сергеевна, глядя то на одного, то на другого. — Сережа, живо переодеваться, руки мыть и за стол!

Сергей мысленно поблагодарил ее за помощь. Скандала он не хотел, сдерживаться не умел, а мать всегда была тем связующим звеном, без которого давно бы уже вся семья полетела бы в тартарары, ко всем чертям. Он с нежностью заглянул ей в лицо, улыбнулся виновато, с еле заметной долей признательности. После этого пошел в свою комнату, с радостью вдыхая в себя на ходу приятные домашние запахи…

Сейчас, сидя на лавочке и вспоминая вчерашний день, Сергей все больше и больше проникался симпатией к отцу.

В душе его зарождались какие-то новые, неведомые чувства к человеку, которого, по сути дела, и не знал толком. Нет, он не прощал его, да и как он мог простить то, чего не понимал до конца, просто само собой пришло чувство близости, родства. И если раньше возвращение «блудного» отца представлялось ему чем-то страшным, недопустимым, то теперь Сергею казалось, будто иначе и быть не могло. Ощущение своей неправомочности вмешательства в родительские отношения покинуло его, и на смену пришла твердая убежденность в том, что не мешать им он должен, а помочь, помочь своей добротой, пониманием.

К Любе не пускали. Сидеть здесь, на лавочке, в пустом ожидании? Ожидании чего?! Нет это тоже было невыносимо. Уйти? От себя не уйдешь, уж что-что, а это Сергей понимал прекрасно.

И когда он, окончательно отчаявшись, собирался встать и идти, из больничного окна сверху раздался слабый, но такой до боли знакомый голос. Ребров обернулся всем телом, чувствуя, как холодеют пальцы.

— Сережа! Постой.

И он увидел ее. Высунувшись наполовину из окна, Люба махала ему рукой, она звала его. Разделявшие их двадцать с лишним метров Сергей преодолел на одном дыхании. Замер, сорвав с головы фуражку, но так и не взмахнув ею в ответ. Зеленое натянутое сукно потемнело от пропитавшей его влаги. Голоса не было.