С тех пор, как эти вопросы сделались предметом научного (даже в самом широком и расплывчатом понимании термина) исследования, они стали вызывать бурный интерес и восприняты были с большой горячностью. Труд акад. Мюллера "О происхождении имени и народа Российского" (где автор, несомненно, позволил себе ума-лить роль русского народа в образовании государства и его древней истории) Ломоносов встретил более чем энергичным отпором. "Сие так чудно, - пишет Ломоносов, - что если бы г. Мюллер умел изобразить живым штилем, то бы он Россию сделал толь бедным народом, каким еще ни один и самый подлый народ ни от какого писателя не представлен".1

1 М. В. Ломоносов. "Репорт" 16 сент. 1749 г. Билярский Материалы для биогр. Ломоносова. СПб., 1865, стр. 760.

Тот же, по сути дела, - стиль полемики мы можем встретить и позднее. В 70-х годах XIX в. у Гедеонова, автора книги "Варяги и Русь", вырываются по адресу норманистов далеко не спокойные фразы: "Неумолимое норманнское veto,-пишет он,-тяготеет над разъяснением какого бы то ни было остатка нашей родной старины". "Но кто же, какой Дарвин вдохнет жизнь в этот истукан с норманнской головою и славянским туловищем?"1 Подобных примеров можно привести много.

Неудивительно, что в полемику по жгучим вопросам древнейшего периода нашей истории внесено было много лишнего, способного запутать и осложнить и без того темный вопрос.

Я не успокаиваю себя тем, что мне удастся распутать этот сложный узел, мало склонен я и разрубать его. Мне хочется только сделать попытку использовать ряд достижений в нашей науке по данному предмету и подвести им некоторые итоги. Мне хотелось бы по мере сил критически подойти к различным сторонам общественной жизни нашего далекого прошлого, проверить показания различных источников, письменных и неписьменных, путем перекрестного их сопоставления и, таким образом, попытаться найти ответы на вопросы, поставленные современностью.

Вполне понятную для древнейшей поры нашей истории скудость письменных источников наша современная наука пытается восполнить путем привлечения к решению стоящих перед нею задач новых и самых разнообразных материалов. Это - памятники материальной культуры, данные языка, пережитки самого русского народа, а также пережитки и быт народов нашего Союза, еще недавно стоявших на низших ступенях общественного развития, и пр. Но и расширение круга источников все же еще не дает нам возможности полностью разрешить стоящие перед нами проблемы и проникнуть в покрытое мраком далекое прошлое.

Археология при всех своих больших успехах, особенно за последнее время, все же, в силу специфичности своего материала и методов его изучения, часто бессильна ответить на ряд стоящих перед нами вопросов; лингвистика не только ограничена в своих возможностях, но далеко не всегда дает нам даже то, что может дать. Сочетание данных археологии и лингвистики с привлечением фольклора, конечно, очень расширяет границы исторического знания, но, тем не менее, и этого недостаточно, чтобы спорные суждения превратить в бесспорную очевидность.

Нельзя себя утешать и тем, что с момента появления письменных памятников положение историка делается совершенно иным, что письменные источники способны окончательно вывести нас из области более или менее обоснованных предположений. Письменный источник имеет свои особенности, требует специального подхода и далеко не всегда гарантирует возможность решения спорных вопросов, исключающую вполне законные сомнения.

1 Гедеонов. Варяги и Русь, I, стр. VII и X.

И тем не менее, несмотря на все эти трудности, делающие наши исторические выводы в значительной мере условными, ни одно поколение историков не отказывалось погружаться в дебри сложных туманностей и искать в них истоки тех общественных явлений, которые никогда не переставали и едва ли когда-нибудь перестанут волновать человеческую мысль. Это не любопытство, а потребность.

В настоящих очерках рассматриваются общественные и политические отношения древней Руси главным образом в тех рамках, в каких это позволяют прежде всего наши письменные источники. Другие виды источников привлекаются лишь отчасти и попутно.

Письменность появляется в отдельных обществах на довольно поздних ступенях их истории. Письменность у восточных славян появилась уже в классовом обществе, когда остатки родовых отношений бытовали в нем только в виде пережитков прошлого. Первые известные нам письменные памятники договоры с греками, "Правды", летописи - связаны с интересами общества, уже порвавшего связи с родовым строем.

Договор с греками 911г. упоминает о письменных завещаниях,1 которые могли делать русские, живущие в Византии. Если здесь можно допустить, что русские, живущие в Византии, могли писать завещания не по-русски, а по-гречески, то в договоре 945 г. русская письменность подразумевается с гораздо большей категоричностью. Русский князь обязуется снабжать своих послов и купцов, отправляемых в Византию, грамотами "пишюще сице: яко послах корабль селико". (Курсив мой.-Б. Г.) Грамоты должны служить гарантией, что послы и купцы прибывают к грекам именно от князя русского и с мирными целями.

Последнее исследование С. П. Обнорским языка договоров приводит автора к очень важному для истории выводу. Договоры 911 и 945 гг. отличаются один от другого по типу языка. Договор 911г. пропитан болгаризмами, но писан он все же языком русским; в договоре 945 г. черты русского происхождения дают себя чувствовать достаточно широко. Отсюда вытекает предположение, что перевод договора 911 г. сделан болгарином на болгарский язык, но этот перевод был выправлен русским справщиком; переводчиком договора 945 г. должен был быть русский книжник. С. П. Обнорский приходит к убеждению, что оба перевода сделаны были в разное время (911, 945 гг.), приблизительно совпадающее со временем заключения самих договоров.2 Наличие русской письменности в начале X века, таким образом, становится как будто Несомненным.3

1 А. А. Шахматов. Повесть временных лет, т. I, стр. 39. Договор 911 года. 1916.

2 С. П. Обнорский. Язык договоров русских с греками. Сб. "Язык и мышление", VI-VII, стр. 102-103.

3 Очень интересно и убедительно пересматривает вопрос о начале письменности в России акад. Н. К. Никольский. "Повесть врем, лет как историч. источник". 1930.

Господствующие классы общества на всем значительном пространстве, занятом восточным славянством, во время составления используемых мною письменных памятников, т. е. в IX-XI вв., говорили приблизительно одним языком, тем самым, который мы можем видеть в этих памятниках, - где он лишь несколько искажен последующими переписчиками, - имели общее представление о своих интересах и способах их защиты и довольно рано (первые сведения IX века) успели связать себя общностью религиозных верований с соседней Византией.

Само собой разумеется, что те крупные факты, с которыми нас знакомят письменные памятники, имеют свою собственную и часто очень длинную историю, о которой умалчивают эти источники. Самый характер некоторых памятников, конечно, исключает возможность требовать от них "историчности", поскольку они часто имели целью только зафиксировать определенный, иногда очень ограниченный комплекс явлений данного момента, носящий, как всякий подобный комплекс, следы отмирающих и вновь возникающих элементов, не всегда, однако, легко распознаваемые.

Только автор "Повести временных лет" ставил перед собой подлинную широкую историческую задачу, которая, нужно сознаться? остается не вполне разрешенной и в настоящее время. Он хотел написать ни больше ни меньше, как историю Киевского государства с древнейших времен: "Откуда пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуда Русская земля стала есть". Летописец писал свой труд с определенной целью и в определенной политической обстановке. Ему нужно было показать в истории Киевской Руси роль княжеского рода Рюриковичей.

Отсюда понятной делается и склонность его к норманизму. А. А. Шахматову удалось показать, что на первых страницах "Повести временных лет" мы имеем переделку старых преданий о начале русской земли, освещенную сквозь призму первого русского историка-норманиста, сторонника теории варяго-руси.1