Лучше, если она утонет на трехстах метрах, а еще лучше – на ста.

Сто метров – это просто отлично, это здорово, это вам повезло.

Со ста метров можно выйти методом свободного всплытия. Через торпедный аппарат, совершенно без снаряжения, по три человека за раз.

Открывается крышка, вы вползаете втроем в этот длинный, цилиндрический фоб и замираете, а те, что в отсеке, закрывают за вами крышку и дают в него воздух. Постепенно, но все-таки торопясь. За одну минуту. Десять атмосфер. Потому что кровь не должна успеть насытиться азотом, а то при приближении к поверхности кровь вскипит его пузырьками – он начнет выделяться и закупоривать сосуды – это и есть знаменитая «кессонка», кессонная болезнь.

А когда давление повышается быстро, в течение минуты, не больше, то он не успевает раствориться.

Открывается передняя крышка торпедного аппарата и – вот она вода. Она стоит перед крышкой и не входит внутрь.

Как в кино. Ее можно потрогать. Сунуть в нее руку – мокрая, высунуть ее назад – здорово.

Но на все это времени нет, все это вспоминаешь потом, а сейчас быстро наружу, выбрался в воду, оттолкнулся от края и… всплываешь, не забывая все время выдыхать, потому что давление в легких падает и при задержке можно получить разрыв легкого, баротравму.

Да, через торпедный аппарат – это здорово, это повезло.

А если тебя закрыли в другом отсеке и никуда не добраться, то тоже ничего. Не стоит пока печалится. Главное осмотреться, потому что почти наверняка пропадет свет, и сидеть будешь в темноте.

Так что стоит поискать аварийный фонарь – его хватит на двое суток непрерывного свечения, а потом привыкнешь жить в темноте.

В каждом отсеке есть парочка таких фонарей – надо их найти.

Нашел – вот и счастье.

Теперь стучать.

Лодку ищут, обязательно ищут. Если она не вышла на связь в течение четырех часов, объявляется тревога по флоту и в море на поиск выгоняется туча кораблей, и тут важно верить, что найдут, и стучать. Сутками.

Надо стучать по отливному кингстону помпы – он сразу идет за борт.

Или по любому другому кингстону, только чтоб он сразу же шел за борт.

Стучат ключами или все равно чем металлическим. Металлом по металлу.

Важно разбиться на вахты и стучать днем и ночью.

Азбукой Морзе. Она есть на всех переборках. Специальные стуки, ни на что не похожие, понятные любому профану, то есть, я хотел сказать, водолазу.

Главное верить, что тебя ищут, что найдут.

Надо стащить в отсек побольше теплого водолазного белья – лодка скоро остынет, и будет холодно.

Надо поискать воду и аварийный запас пищи, регенерации – она выделяет кислород, если подсуетиться.

А перед этим важно выбрать старшего. Старший всегда должен быть. Это как Бог. Бог должен быть.

И ему все подчиняются. Он сказал – закон. Никто не возражает. Это важно. Иначе безверие, тоска, смерть.

А со старшим – хорошо. Всегда же хочется думать, что кто-то сейчас все придумает, и все у вас получится. Это здорово, когда есть старший, поверьте.

Он распределит еду и воду, свитера, регенерацию, дыхательные аппараты, установит очередность смен, потому что надо следить за просачиванием воды в отсек, за температурой и чтоб все время стучали.

А что за вами пришли, вы сразу почувствуете, там так обостряется слух, что все постороннее сразу же слышно.

Сразу начнется возня у эпроновских выгородок – это, как пить дать.

Это такие специальные места. С них можно подсоединить шланги и провентилировать отсеки – в первую очередь, нужен же воздух, а потом через них можно подать электричество и осветить отсеки через лампы аварийного освещения, и еще можно позвонить по телефону с поверхности.

Представляете, вам звонят с поверхности, там же стоит спасательное судно, а вы им: «Але, как дела? Как там снаружи? Не моросит? Сколько нас тут? Нас тут немного. Сейчас скажем все по фамилиям. А мы вас ждали! Ну, да! Ха-ха-ха!» – и в отсеке сразу же все смеются, вы не представляете себе, как у нас могут смеяться. Над любой ерундой.

Акиндинов Сергей. Родился таким же образом как и все. Случилось это в 1951 году в подмосковном Павловском Посаде. Писать начал в первом классе палочками и крючочками, дальше лучше… Консерватор. Это позволяло в школе иметь твёрдую тройку, а в дальнейшем мягкий стул. В 1975 году с треском закончил Севастопольское ВВМИУ, после чего был послан… и служил – на атомных подводных лодках и плавмастерских Северного Флота. На берег выбрался только на Балтике, в звании капитан-лейтенанта. Когда осмотрелся, то понял, что это место – Рига. Наследил в поэтической антологии поэзии 20 века «Зори над Вохной» и в сборнике рассказов «В море, на суше и выше…». Вот так и живет…

Это случилось в море, на рабочей глубине. Лодка возвращалась в базу. И вдруг крик из четвёртого по «каштану»:

– Центральный! Срочно доктора в четвёртый! Матрос Кивко труп…

В центральном посту связались с каютой доктора, и через секунду он был в четвёртом – в трусах, одноразовой майке и с алюминиевым ящиком.

Кивко лежал на металлических паёлах, над ним на корточках сидел командир второго дивизиона капитан 3 ранга Цомая и, упираясь на наложенные друг на друга ладони, «качал сердце».

При каждом качке Цомая цедил сквозь зубы:

– Жить… Я сказал – жить!!!

Голова Кивко лежала на свёрнутом в трубку резиновом коврике и безжизненно моталась.

Доктор босой ногой ткнул трёх матросов, стоявших рядом с открытыми ртами и взиравших на происходящее:

– По постам! И чтобы я вас не видел.

Моряки посмотрели на него широко раскрытыми глазами, в которых застыли страх и ужас, но продолжали стоять как вкопанные.

– Пшли вон! – прикрикнул доктор, с ходу падая на колени в изголовье потерпевшего.

Выходя из шока, моряки блуждали глазами в поиске отхода от места события. Ещё через секунду клацнула кремальера, и в дверном люке показалась голова командира АПЛ. Растерянность мгновенно исчезла, и моряки разошлись по боевым постам, которые находились поблизости.

– Володя… что? – спросил доктор, приземляясь на колени.

– Удар электротоком… Правая рука, выше локтя…

Корабельный врач двумя пальцами приподнял веки Кивко.

– Качай, качай… Пореже и посильнее…

Цомая навалился на грудную клетку лежащего, тот захрипел и дёрнулся.

– Володя, давай, давай… Я сейчас…

Доктор подтянул к себе ящик, быстро открыл его, извлёк пузырёк и шприц.

– Дышит… Дышит! – волнуясь, хрипло вскрикнул командир. – Цомая, с чем соприкоснулся Кивко?

– Все разговоры – потом… Товарищ командир, дайте ИДАшку.

– Свою?

– Ваша далеко. Первую – близь… Володя, стоп… делаю укол.

Закатав рукав РБ матроса, доктор потёр ваткой место локтевого сгиба. На белом пергаменте кожи еле просматривалась тонкая синяя жилка. Он незаметно и ловко вонзил иглу шприца, медленно ввёл содержимое и резко вынул иглу. На месте укола образовалась кровавая бусинка, которая быстро округлилась, вытянулась земляничкой и стекла, капнув на паёлы. Доктор, не обращая на это внимания, как-то по-собачьи преданно кинулся на грудь Кивко, приложил ухо в область сердца и затих.

Все отсечные звуки, до этого столь привычные, вдруг стали раздражать.

Командир никак не мог смириться с хрустом контакторов реле штурманской навигации. Он напрягся, прислушался, но их монотонный лязг не позволял услышать биения сердца матроса. Цомая же считал вопиющим уродством свист подшипников генератора ЦНПК на верхней палубе. «Ну-у, троглодиты! Сегодня же проверю, как пробита смазка в пресс-маслёнках… Сегодня же!» Он так внимательно и пристально всматривался в ухо доктора, пытаясь через чужой орган слуха услышать толчки сердца поражённого. Но всё было тщетно. «Это не голова… Это какая-то циклопическая репа. А ещё доктор, мармышу ему в хобот! Через такую репу и удары о наковальню не услышишь!» – злился комдив два.