— Все за борт!
Набегающие волны достигали нам до пояса, уходящие — едва до колен. Мы подтянули бот поближе к берегу. Дно здесь было твердое, песчаное.
— Перевернуть бот!
Вода выплеснулась наружу, и мы снова уложили на место рыбины, а на них — свой инструмент и запасные доски с брусьями. Отлив быстро сгонял воду. От прибоя нас отделял теперь уже добрый десяток метров, и сам прибой виделся отсюда слабеньким и безобидным.
По дамбе к нам, не торопясь, подошел какой-то невзрачный человечек.
— М-м-д-а-а-а, чего это вы сюда забрались, ребята?
— Мы должны дождаться здесь шлюпку с «Доры», — сказал Никель, а мы все согласно закивали.
Признаться, что еще несколько минут назад мы чувствовали себя потерпевшими кораблекрушение, чудом ускользнувшими от неистового шторма? Да никогда в жизни!
Человек невозмутимо сплюнул на песок табачную жвачку.
— Ну, тогда ждите, в шесть вода снова поднимется.
— Нет ли здесь поблизости какого-нибудь дома, где можно немножко обсохнуть? — изобразил на лице любезную улыбку Никель.
Незнакомец покачал головой:
— Придется вам часок побегать. Вещички можете оставить здесь.
Мы переглянулись. Конечно, если побегать как следует, то согреешься. А незнакомец меж тем продолжал:
— Бот будем считать предметом, выброшенным на берег.
Куда это нас занесло, к каннибалам, что ли? Рассказывают, что на Фризских островах пастор каждое воскресенье произносил в церкви слова молитвы: «Господи, пошли к нам на пляж побогаче багаж!» Но то Фризские острова, а мы-то застряли в тине на берегу Эльбы, и не в старые, мрачные времена, а в конце просвещенного XIX века.
Никель схватил свой плотницкий топор.
— Слушай, ты, береговой разбойник! А ну-ка быстро разведи нам костер!
Человечек обвел взглядом всех нас по очереди. Мы обступили его со всех сторон с тяжелыми предметами в руках. На бегство рассчитывать не приходилось. Он пожал плечами — происходящее, казалось, не особенно его взволновало. Мы подошли с ним вместе к невысокой дамбе. Он достал из кармана трут, кремень и огниво и, укрываясь за дамбой от ветра, принялся высекать огонь. Трут задымился, и наш человечек ловко запалил пучок сухой травы. Тут уж и мы принялись помогать, подбрасывая еще траву, потом ветки, принесенные приливом и застрявшие на верхней его отметке, и, наконец, плавник всех сортов и форм. Когда жара нагорело довольно изрядно, мы разожгли еще один костер. Теперь можно было и обсушиться с обеих сторон сразу, и отогреться как следует.
— Как английские джентльмены у камина, — сказал Йохен. — Да только куда им до нас, этим джентльменам: камин-то ведь одну сторону поджаривает, а другая мерзнет.
Неизвестный человечек как-то незаметно исчез. Зато спустя недолгое время появился другой мужчина.
— Хелло, моряки, вы с верфи?
— Да, — ответил за всех Никель.
— Мы видели с «Доры», как вас выбросило на берег. Наша Шлюпка стоит в устье Крюкау, в пяти минутах отсюда. Она доставит вас на корабль.
Полуобсохшие, поволокли мы свое добро вдоль дамбы. В конце ее и в самом деле стояла шлюпка с «Доры». Матросы со смеху чуть не померли, слушая рассказ о наших злоключениях. Двое из них приняли вахту у нашего бота. Остальные лихо примчали нас к «Доре», да так, что ни одна капелька больше на нас не упала.
В спокойной воде за Пагензандом стоял на якоре трехмачтовый барк. Он вышел из Гамбурга и несколько дней назад неподалеку от нынешней своей стоянки столкнулся с другим парусником. Повреждения были незначительные, капитан Вульф решил, что в Гамбург возвращаться из-за этого не стоит, и запросил помощи у «Шюдера и Кремера».
Мы подошли к кораблю и на негнущихся ногах вскарабкались наверх по свисавшему с борта шторм-трапу. Я ступил на палубу первого в моей жизни океанского парусника.
«Дора» — трехмачтовый барк с дедвейтом порядка 300 тонн — к моменту нашего знакомства была уже почтенной морской дамой в возрасте лет двадцати пяти, построенной, выходит, где-то в 1850 году. Ее возраст можно было узнать лишь по латунному щитку, привинченному к ходовой рубке. А так, на глазок, она казалась куда моложе своих лет. Все детали старательно окрашены и отлакированы. Латунные оковки сияют нестерпимым блеском. Снасти — воплощение прочности и надежности, свеженькие, будто только что от канатчика.
Черные конопаточные швы расчеркивают выдраенную добела палубу на ровные длинные полосы. Светлая палуба и окрашенные в белое надстройки четко выделяются на фоне черных бортов.
А мачты, мачты! Грот-мачта до чего же толста — вдвоем не обхватишь! Да и фок с бизанью тоже не многим тоньше. Устремились все три с палубы прямо в небо. «Да, это тебе не наши эльмсхорнские эверы», — уважительно подумал я.
Ладный трехмачтовик «Дора» и впрямь решительно не походил на тех ползунов по илу, что строили на Эльбе и на побережье. Острые его обводы и сложнейший такелаж годились только для просторов океана. Там, где от корабля требовались скорость, абсолютная надежность и способность выдерживать бури, «Дора» была на своем месте. Здесь же, на Эльбе, в узкостях между песчаными банками, все ее добрые качества шли насмарку. Здесь злая судьба посмеялась над гордой невестой ветра, столкнув ее с другим парусником. Нос встречного корабля въехал «Доре» в борт, проломив две доски обшивки выше ватерлинии. Недосчитывалась она также и нескольких метров релинга[22]. Ее палубная обшивка потеряла свою былую, окаймленную конопаточными швами непорочность и щерилась теперь на нас разломанными, оторванными от палубных бимсов[23] досками.
К нам подошел пожилой моряк.
— Янсен, первый штурман, — представился он. — Видите, какую штуку нам устроили? Послезавтра мы должны выйти в море, к этому сроку все опять должно быть в один цвет.
О самих плотницких работах Янсен не обмолвился ни словом, он говорил лишь о конечном результате нашего труда. На парусниках ведь как? Ремонт считается законченным лишь тогда, когда новое дерево не отличить от старого.
Янсен был само воплощение солидности и авторитета. И не только из-за его особого служебного положения, но и потому, что весь он телом и душой был предан своему делу, работе, которую выполнял сам и которой руководил. При этом во внешнем его облике не было будто бы ничего особенного. Среднего роста, гладко выбрит, светлые волосы. На голове — суконная бескозырка с шерстяным помпоном на макушке. И мастер Маас носил суконную фуражку, хоть и с козырьком, но тоже с помпоном. Однако то, на что надевались фуражки, у этих двоих в корне отличалось, хотя задачи у них были в сущности почти одинаковые. Оба несли ответственность за бесперебойную работу предприятия (корабль ведь тоже — предприятие!). Но Маас поддерживал свой авторитет неприступной холодностью и постоянным натягиванием поводьев. Янсен же просто отдавал распоряжения и знал, что не выполненными они быть не могут. Я полагаю, что именно в этом и заключается существенное отличие между людьми, поставленными над другими, короче, между начальниками, будь то мастер, директор, капитан или школьный учитель. Истинные личности, по-моему, те, чьи указания имеют столь большой вес, что не требуется ни мелочный контроль за их исполнением, ни тем более понукание. Спорить с нами о сроках ремонта Янсен и не думал. Просто поставил в известность, когда должны закончить, и в том, что мы уложимся, был совершенно уверен.
Янсен выделил нам в помощь еще пятерых матросов. Десять человек было как раз столько, чтобы можно было работать на поврежденных местах с полной отдачей. Будь людей больше, они мешали бы друг другу, а с меньшим числом не обеспечить высокого темпа работы.
До позднего вечера мы пилили и стучали молотками. Впервые ощутил я неповторимый аромат трюма, в котором смешались в единый букет запахи сырости, смолы, табака и чада масляной коптилки. Не знаю, как кому, а мне он показался тогда символом морских просторов и эхом дальних берегов. Все зависит от настроя. То, что одному — вонь, другому — благовоние. В конце концов ведь в духи добавляют амбру, а что такое амбра? Мягко выражаясь, китовый помет.