Сотрудники, проводившие его допрос, пожали плечами, когда Фристедт и Аппельтофт спросили о положении дел. Парень, скотина, плачет, зовет родителей, свою девчонку и ругается. Трудно выудить у него хотя бы одно разумное слово.

Вид Нильса Ивара Густава Сунда точно соответствовал этому описанию: небритый, лохматый, с красными глазами и в рваной одежде. Говорил он фальцетом. Фристедт представил себя и Аппельтофта и объяснил, что именно они занимаются расследованием дела об убийстве.

Мальчишка, вернее, мужчина, выглядевший как мальчишка, не был накачан полицейским врачом лекарствами, но вел он себя так, будто наглотался таблеток. Говорил несвязно, путано, слова выскакивали из него как-то беспорядочно, даже когда его ни о чем не спрашивали, кричал, что боится камеры и не хочет, чтобы его запирали.

На этот раз разговор должен был начать Аппельтофт, а Фристедту предстояло сидеть в сторонке и наблюдать. Аппельтофт объяснил, что вообще-то возможно избежать изоляции, надо только помочь следствию. Но это не прошло, и Аппельтофт стал "злым" и "дерзким", а потом в "гневе" вышел из комнаты. Наступила очередь Фристедта. Он разыграл доброго, всепонимающего следователя, забравшего дело у "хулигана", и начал со стандартных ходов, но и у него ничего не получилось.

Фристедт вышел из комнаты и поговорил со следователями; те еще не знали о подозрении в скупке краденого, в продаже наркотиков и о стереоустановке. Фристедту удалось уговорить коллег попробовать еще разок. Потом он снова зашел в камеру, притворившись милым, но из этого опять ничего не вышло. Тогда они поменялись ролями: пошел Аппельтофт и разыграл "хулигана". (Предпосылкой для такой элементарной техники является то, что допрашиваемый – новичок; на опытных преступников такая психологическая атака не действует, поскольку подобные приемы им хорошо известны.)

– Попробуем еще раз. Ты знаешь парня, поставлявшего тебе гашиш? А магнитофон? Его зовут Абделькадер, живет он в Сёдертелье, а теперь посидит несколько лет, знаешь об этом?

Сунд умолк. Выстрел попал в цель.

– Почему вы с ним в команде? Ты знаешь, какое оружие он хранил дома? Не гримасничай, отвечай, чтобы нам покончить с этим! У меня не так много свободного времени, как у моих коллег, ну!

– Абделькадер сидит? – спросил Сунд уже совсем другим тоном. Он казался совершенно растерянным.

– Да, и не только он. Мы схватили примерно дюжину арабов после вас, но у этого дьявола было оружие, с которым можно начать настоящую войну. Что ты об этом знаешь?

Но ответа Аппельтофт не получил. Сунд вновь закатил истерику и попытался броситься на бронированное окно в комнате для допросов. И вообще стал неуправляем.

– Извини, – сказал Аппельтофт, разводя руками и выходя из комнаты. А Сунда ему пришлось оставить своим коллегам, которые не пришли от этого в восторг.

Они встретились в кафе у бассейна в другом здании полиции, чтобы немного передохнуть и съесть по марципану. У Карла быстро прошел охотничий зуд, когда он услышал о реакции Петры Хернберг, узнавшей, что задержано много других. Ей стало, наверное, легче, потому что "убийца" явно должен был оказаться среди тех, кто ее даже не интересовал, судя по ее поведению. Ее рассказ о том, что она – а не этот волосатый и явно антипатичный ей Андерс Хедлюнд – притащила домой магазин с десятью патронами к АК-47, вполне правдоподобен. Она даже сказала, что у этого магазина какой-то дефект, но не знала какой. Все очень похоже на правду. Так что это нельзя свалить на Хедлюнда.

– Жаль, – сказал Карл, – хотелось бы верить, что мы на правильном пути. Он ведь симпатизирует террористам, это ясно.

– Конечно, – промычал Аппельтофт, пережевывая марципан, – но из известного нам нельзя делать окончательные выводы. У людей может быть всякая белиберда на книжных полках. У меня, например, масса книг по паровым машинам, но, черт возьми, не очень-то я ими интересуюсь.

– Но у левых активистов все по-другому, – объяснил Карл. – У них на полках просто-напросто нет ненужной литературы в таком количестве. Марксист-ленинист не будет держать полутораметровую полку с томами Троцкого, а троцкист – собрание сочинений Мао Цзэдуна, а член Коммунистической партии марксистов-ленинцев держит все сочинения Сталина, черт возьми, но ни одного – Альтюссера[38].

– А почему нет? Разве не надо изучать противника? Я думал, что так делают все, – удивился Фристедт.

– Нет, у каждого человека библиотека – часть его индивидуальности, как в религиозной секте, дома не держат символов сатаны. Дома держат то, что идентифицируется с хозяином, чтобы, придя в гости, друзья смотрели на книги, ели салат и пили вино. Так мне кажется.

– Склоним головы перед знающим свое дело. Во всяком случае, коммунизм – не моя область, – пробурчал Аппельтофт, хотя и подумал почему-то о своей дочери в белом аптечном халате.

– Значит, ты думаешь, что он симпатизирует террористам?

– Да, я так думаю. Знаю по себе, что картина прояснится, когда мы изучим его корреспонденцию, протоколы собраний и тому подобное.

– Тогда займемся этим, – сказал Фристедт. – А сейчас расстанемся до утра. Продолжай изучать этого Хедлюнда, Эрик. Ты, Карл, пройдись по материалам "фирмы" на Хедлюнда и Понти, а я попробую нарисовать, что мы знаем и чего не знаем.

– А почему Понти, у меня и так чертовски много всего, – простонал Карл.

– Потому что никто из нас еще ничего не доделал до конца, надо же когда-нибудь покончить с этой тягомотиной. Мы просто обязаны это сделать.

Чуть позже Фристедт одиноко сидел в их общей рабочей комнате и пытался начертить своего рода логическую схему всех сведений, начиная от пистолета и заметок, оставленных Фолькессоном, схваченных активистов пропалестинского движения и их связей с торговцами наркотиками и мелкими преступниками из Сёдертелье, – и так вплоть до недавно арестованных палестинцев в Упсале, подозреваемых в терроризме.

Начертив схему, он вдруг четко представил то, что чувствовал довольно давно. Не очень-то много они знали наверняка. Были большие логические дыры, например, в связях между Фолькессоном и этой маленькой Аннелис, лежавшей сейчас в камере наверху в следственной тюрьме. Из девчонки не удалось вытянуть ни малейшего намека, хотя именно она косвенно была причиной захвата четырех в Хэгерстене и потом навела их на Сёдертелье.

А из четверых шведских молодых ребят в настоящее время интересен только Хедлюнд. Но если этот след ведет в никуда, то все предстает отнюдь не в розовом свете. Оставался один теоретический шанс, что удар по палестинцам (если и был чистой ошибкой, ну да ладно, чистой удачей, поправил себя Фристедт), может, случайно и даст что-нибудь. Оставалось только ждать.

Фристедт безропотно согласился, что отнюдь не он был центром расследования, проводимого "фирмой". Дирижировал Нэслюнд, с одной стороны, группой анализа телефонных разговоров, конфискацией и, возможно, перехватом новых телефонных разговоров, с другой – совершенно отдельной группой, занимавшейся палестинцами, которые, судя по известным фактам, не имели никакого отношения к этому делу. И, кроме того, на "фирме" могло произойти что угодно, о чем Фристедт узнал бы позже и лишь те крохи, которые выделит ему Нэслюнд.

Был и другой способ выяснить, какие, собственно, теории вынашивал Нэслюнд, чтобы спланировать свои дальнейшие действия. В принципе Фристедту не нравился этот обходной путь, но тут в игру включились совершенно иррациональные вещи или, вернее сказать, его сильная неприязнь к средствам массовой информации.

Он собрал весь материал и запер его в сейф, по старой привычке проверил, не забыл ли чего, потом взял пальто, кепку и вышел.

Через двадцать минут в газетном киоске на Центральном вокзале он купил все интересующие его газеты за последние два дня: "Дагенс нюхетер", "Свенска дагбладет" и "Экспрессен". Потом поехал домой на свою виллу в Бромме, пообедал в рассеянном молчании, затем, как обычно, убрал посуду и все остальное и ушел в свой кабинет. Достал бумагу и ручку и разложил перед собой газеты.