«Козмин говорит, что у англичан есть новый шагомер системы Пеги, и советует взять в Портсмуте компасы нового устройства с балансами и прозрачной картушкой».

В дверь постучали. Вошла жена брата.

— Чай пить, Геннадий Иванович!

Надя покачала головой. Холод в комнате, Геннадий Иванович раздетый, распахнутый, на столе — как после сражения. Слугу своего опять послал куда-то, гоняет его целый день с письмами и поручениями.

Геннадий Иванович, взлохмаченный, пошел пить чай, быстро, словно боится опоздать, как всегда.

— Мне надо еще в Колпино! — сказал он брату, входя в столовую. — И что за грузы будут... Списка еще нет... Я слыхал, что Михаил Петрович Лазарев придет нынче летом из Севастополя.

— Напиши, напиши его превосходительству... не жди, — сказал Никанор.

— Чем ты расстроен, mon cher? — спросила княгиня, вернувшись поздно вечером домой. — Что за неприятные разговоры были у тебя?

— Из-за пустяков! — сидя в кресле и принимая от слуги стакан, отвечал Меншиков.

Разговор происходил в доме Меншиковых, в полуосвещенной гостиной. Князь выпил лекарство и с помощью слуги поднялся на усталых, больных ногах.

— Язык твой — враг твой, — с укоризной сказала старая княгиня и, пожелавши мужу спокойной ночи, удалилась, позевывая.

Князь со всеми и всегда был язвителен и властен, но в отношениях с особами царствующего дома — мнителен. Ему показалось сегодня на балу, что великий князь Константин, генерал-адмирал русского флота, молодой еще человек, был с ним сух и холоден.

...Образование Константина закончено. В скором времени великий князь женится; он влюблен в невесту и, кажется, только о ней и думает, но через год после женитьбы, а может быть, и раньше, начнет входить в дела флота.

С Константином князь поладил бы, но за его спиной стоит Литке, его учитель и наставник, а Меншиков его терпеть не может. Литке — друг Врангеля... Князь уже решил: убрать Литке куда-нибудь подальше, в Архангельск, что ли.

...Бал был громадный. Присутствовали все морские офицеры Петербурга и Кронштадта.

Князю опять пришлось услышать разные толки о назначении одного молодого офицера командиром кругосветного транспортного судна. Офицер этот был вахтенным начальником на «Авроре», где обучался морскому делу Константин.

Не из-за этого ли офицера недоволен великий князь?

Литке рекомендовал его, и Константин ходатайствовал. Но как знать, годен ли будет он для командования кругосветным транспортом? Константин совсем еще юноша, ему все кажется возможным. Рекомендациям Литке князь не очень верил.

«А отвечать за транспорт мне! Были люди и постарше и поопытней. Желающих немало, и у всех найдутся рекомендации. Мало ли что офицер окончил корпус из первых, отлично учился в офицерских классах. Да где он плавал? С великим князем?» — Меншиков относился иронически к этим путешествиям. Одно — с великим князем плавать, а другое — командовать самому, да еще транспортом.

«Невельской служил на линейном корабле. Вахтенным лейтенантом. Правда, командовал он вахтой особой. В этой вахте был записан простым матросом по приказанию отца великий князь Константин Николаевич. Государь прочил младшего сына в генерал-адмиралы. Константин должен стать главой морского флота в государстве. И уже становился. Для воспитания его в свое время по рекомендации учителей морского корпуса, а более всего самого директора корпуса Крузенштерна назначен был Литке, придан ему лучший и смелейший из морских офицеров, образцово закончивший морской корпус, Геннадий Невельской. Сын небогатой вдовы — помещицы из-под Костромы... Еще Петр Великий велел набирать моряков в Костромской губернии, где Иван Сусанин спасал род Романовых. Бог с ним, с этим Невельским...»

Константин вырос, входит в силу, хотя еще зелен. Ходатайствует за офицера, у которого бегал по мачтам.

И хотя Меншиков не мог пренебречь ходатайством будущего главы русского флота, но и к назначению душа не лежала. Следовало все взвесить и, быть может, как-то отвлечь Константина, которому, верно, это скоро и не очень надо будет. Ведь все забывается.

Предстоящее назначение вызвало разговоры, и некоторые были недовольны.

Когда же сегодня великий князь, генерал-адмирал, выказал Меншикову холодность, старый князь спохватился: не дал ли маху?

Было у князя и еще одно соображение, почему он так долго тянул с назначением Невельского. Князь слыхал об этом офицере не раз и прежде и не хотел бы отпускать его. Он был нужен здесь.

«Он смышлен, — думал Меншиков, — красноречив, хоть и заика. У меня не так много хороших офицеров. Так у нас повелось: как русский выдался — на транспорт его да на край света или на Черное море! А тот рвется за чинами в кругосветное. Русские тянут лямку, а немцы все у меня в Адмиралтействе, да еще поговаривают между собой, что славяне без Рюрика никуда не годны. Все родственники и протеже Врангеля и Гейдена!»

Могли, конечно, быть и другие причины для недовольства великого князя. В голове Меншикова, как всегда в таких случаях, поднялся целый вихрь догадок и предположений. Могли быть интриги, оговоры. Но все же ни одна из причин не была серьезной, и Меншиков не знал, на что подумать.

«Не Чернышев[44] ли опять напакостил? Черт меня за язык дернул!»

Графиня Чернышева, жена военного министра, недавно рассказывала в обществе о военных подвигах своего мужа: он, будучи молодым офицером, дважды будто бы разбил в двенадцатом году Наполеона, чуть не взял его в плен и отбил у французов большой город. Но название города графиня позабыла.

— Подскажите, князь, какой город занял мой Александр, — попросила она сидевшего подле Меншикова.

— Вавилон, графиня, — ответил тот серьезно.

А однажды матрос вез дрова по набережной Невы.

— Куда везешь? — спросил шедший пешком Меншиков.

— Пароход топить! — браво отвечал моряк. — Повезем министра финансов.

— Ты сначала посади министра, — ответил Меншиков, — а потом уж топи пароход!

Каламбур слыхали сопровождавшие князя офицеры. Новый анекдот быстро разошелся по Петербургу.

А с Карлом Нессельроде[45] князь давно был на ножах и как-то среди своих назвал его графом «Кисель вроде».

Со строгим государем было гораздо легче, чем с пройдохой Нессельроде. С этим сладу не было.

В спальне, раздевшись, усталый, разбитый после целого дня забот, после бала и мнимых неприятностей, с мозжившими ногами — еще, как назло, погода проклятая, — князь, как всегда в трудные минуты, подумал, что не раз выходил благополучно из разных передряг и что царь его в обиду не даст. Он знал, что Николай хочет походить на Петра Великого и уж по одному этому с Меншиковым не расстанется.

— Все пустяки! Утро вечера мудренее!

Крестясь, охая, проклиная годы и великого князя, огромный сухой старик в длинной рубахе полез на кровать...

На другой день на дом к князю из инспекторского департамента, ведавшего назначениями и всем офицерским составом флота, вызван был адмирал Митяев, заменявший уехавшего в Ревель графа Гейдена.

Меншиков жил неподалеку от Адмиралтейства, в новом доме, построенном для начальника Главного морского штаба.

Князь, широкий в своем мундире, надушенный, важный и как бы помолодевший, сурово оглядел вошедшего.

Адмирал был курнос, узок в плечах, сутул, с большим животом. Черные волосы его, зачесанные на лысину, поднялись и торчали, как перья. Этот адмирал был один из тех невзрачных людей, которых в своем департаменте держал и выдвигал по службе блестящий граф Гейден, надеясь найти среди них своего Аракчеева[46].