Я вышла на улицу и направилась в школу. Накрапывал дождь. Я не надела шарфа, а без него было холодно, зябла шея. Небо бы­ло совсем серое. Казалось, оно вот-вот упа­дет на землю. Таким уж счастливым, как я думала, день все-таки не получался. Я обер­нулась назад и поглядела на наш дом. Наш дом показался мне чужим. Чужим – как тогда, когда я пришла вместе с мамой и Ильзой в гости к «дяде Курту» и увидела его впервые.

Я медленно пошла дальше, и вдруг мне вообще все вокруг показалось чужим. Булоч­ная, и молочная, и магазин декоративных тканей, и даже Универсальный. Я остано­вилась перед стеклом Универсального и стала разглядывать толстую кассиршу за кассой. Наверное, я стояла здесь долго. Мо­жет быть, минут десять. Во всяком слу­чае, когда я поглядела на часы, было уже без трех восемь. Я страшно испугалась. От­сюда до школы не меньше девяти минут ходьбы.

Первый урок у нас была математика. Учи­тельница математики и так мною недовольна. Она говорит, что я медлительна, и слишком ленива, и невнимательна. Но это просто ее предубеждение. Она начнет объяснять что-нибудь, а я не понимаю. И если я ей скажу: «Простите, я этого не поняла», она повторяет всю эту бодягу с начала в тех же самых выра­жениях. А если я опять говорю, что я этого не поняла – что вообще-то неудивительно, – она начинает орать на меня, что я невнима­тельно слушала. Ну ладно. Так вот уж при­ходить на урок к математичке с опозданием мне ничуть не хотелось. Я бросилась бежать со всех ног, но, когда мне оставалось до шко­лы еще три квартала, на церковной башне пробило восемь. Я перестала бежать. Дальше я пошла медленно и с каждым шагом, при­ближавшим меня к школе, все яснее чувство­вала, что в школу я идти не хочу. На углу перед самой школой я остановилась и по­смотрела на школьную дверь. Дверь была закрыта. Никого из учеников не было видно. Словно сегодня воскресенье.

Я стала сама себя уговаривать: «Сейчас я подойду к двери, открою ее, а потом пойду наверх, в класс, и скажу математичке, что была у зубного!»

После того как я все себе так хорошо объ­яснила, я повернулась и побежала в другую сторону – прочь от школы.

Сперва я рассматривала витрины на Глав­ной улице, потом свернула за угол и пошла к зоомагазину. Перед витриной зоомагазина я могу стоять часами. Когда погода хорошая. Но погода была плохая. Дождь все лил и лил, дул ветер, и мне было здорово холодно.

И опять я бродила от витрины к витрине по Главной улице, а потом возвращалась к зоомагазину. Время тянулось бесконечно медленно. Дождь прекратился, но мне ста­новилось все холоднее, потому что пальто мое насквозь промокло.

Я пошла в парк. Села на скамейку, но от этого стало еще холоднее. Я поднялась и решила все-таки пойти в школу.

Но только после второго урока, чтоб подой­ти как раз к большой перемене. Тогда это будет не так заметно. Я очень не люблю, ког­да на меня все глазеют. А если входишь в класс во время урока, то уж обязательно все глазеют.

У меня оставалось еще полчаса. Я медлен­но брела по переулкам, считала окна в домах и даже сделала вывод, что у большинства домов в этих местах по двенадцать окон. Я сама с собой заключала пари.

«До того вон угла мне встретится одна собака и один инвалид с палкой, спорим?» Или так: «До того вон угла мне встретятся две собаки и три малыша, спорим?» Про собак я обычно выигрывала, про детей и про палки проигрывала.

Не знаю... Неужели я пошла туда нарочно? На самом деле у меня не было такого намере­ния. Но вдруг я оказалась снова в Рюкертгассе. В переулке, где трактир «Золотой гусь». Я была еще далеко от «Золотого гуся», но у меня уже колотилось сердце.

А вдруг красная машина стоит перед до­мом? А вдруг этот человек в белом замшевом пальто тоже стоит перед домом? А вдруг сама Ильза стоит перед домом?

Я втолковывала себе, что всего этого – точно – нет, что это просто дурацкая фанта­зия и вообще я дура.

Но сердце все колотилось и колотилось.

Перед «Золотым гусем» стояла машина с пивом. Задняя стенка кузова была откинута, и два грузчика в зеленых комбинезонах мед­ленно скатывали бочку с пивом. Я встала у дверей «Золотого гуся» и смотрела, как они катят бочку.

Дверь в трактир была открыта. Медведь гризли вышел из трактира. На этот раз на голове его была красная вязаная шапка. За ним плелся Фердинанд.

Хозяин заговорил с зелеными грузчиками.

– Ну и погодка!

И еще он сказал им, что ему нужна хоть одна бочка темного пива. А семь ящиков пи­ва в бутылках – это ему уж слишком много. Потом он взглянул на меня. Он кивнул мне, и я с ним поздоровалась.

– Уроки уже кончились? – спросил он.

– Да-да, – пролепетала я.

– У учительницы сегодня корь! – крикнул один из грузчиков и захохотал. Большой пес подошел ко мне и дал мне себя погладить. Я с отчаянием думала о чем, как бы продолжить разговор с хозяином, но мне ничего не приходило в голову.

– Скажи-ка, откуда я тебя знаю? – спро­сил хозяин.

– Я вчера у вас ела сосиски.

– Ах, да, – рассмеялся хозяин. – С этим смешным толстяком. Он что, твой друг?

Я не знала, что отвечать – «да» или «нет». Я б хотела, чтобы Али-баба был моим другом, но ведь хозяин сказал слово «друг» как-то странно, с каким-то таким оттенком. Может, он решил, что мы с Али-бабой влюблены друг в друга? Поэтому я ответила:

– Нет!

Хозяин посмотрел вверх, на хмурое небо, и сказал, что сейчас опять пойдет дождь. Грузчик, который как раз вкатывал бочку в дверь пивной, ответил:

– А что тут удивляться? Дождь, он всег­да идет. Все лето шел дождь, ну а уж осе­нью – тем более. Да и зимой тоже дождь. И вообще...

Дальше я не разобрала, потому что он вка­тил бочку в трактир.

Другой грузчик подошел к хозяину с кви­танцией и шариковой ручкой. Хозяин взял шариковую ручку и хотел подписать наклад­ную, но ручка не писала.

– Вот и видно, что вы на этом пиве деньгу зашибаете! – пошутил он. – Что ни день, то весь стержень исписывают, подмахивая на­кладные! Ну, значит, дела у вас идут в гору!

Потом он полез в верхний карман клетча­той рубашки, достал другую ручку и подписал квитанцию. Я смотрела на его ручку не отрываясь. Сердце у меня замерло – в самом деле замерло! – потому что это была моя шариковая ручка. Ошибиться я никак не могла. Это была та самая ручка, которую мне в прошлом году подарили на день рождения. Она была не только такого же сиреневого цвета и в середине на ней – точно, как на моей, – зеленая полоска, нет, на ней еще бы­ла и моя монограмма! Э.Я. – две золотые буквы. Примерно месяц назад она у меня вдруг пропала. Я думала, ее прикарманил кто-нибудь из нашего класса, и мама жутко меня ругала: во-первых, мол, ручка эта очень дорого стоит, а во-вторых, почему я вообще не слежу за своими школьными при­надлежностями?!

– Какая у вас красивая ручка, – сказала я трактирщику и сама на себя разозлилась из-за мышиного писка.

Хозяин поглядел с удивлением сперва на меня, потом на ручку.

– Даже и не пойму, откуда она взялась, – пробормотал он. Он увидел мою монограмму: Э.Я. – Не знаю я никакого Э.Я. Видно, кто-то ее тут забыл.

Он хотел уже сунуть ручку обратно в кар­ман, но потом протянул ее мне, сказав:

– Если она тебе так нравится, вот, полу­чи!

Я вежливо поблагодарила его за мою ручку.

– Моя монограмма как раз и есть Э.Я., – сказала я, – меня зовут Эрика Янда.

 Хозяин очень обрадовался такому совпаде­нию. Он даже рассказал грузчику, который как раз выходил из трактира, про этот смешной случай. Мне стало ясно, что мое имя ему вообще ничего не говорит. Но у меня появи­лось чувство, будто его начинает удивлять, почему это я все стою и стою с ним рядом. Поэтому я целиком посвятила себя погла­живанию пса. Взрослые ведь считают, что все дети очень любят собак. И то, что девочка стоит и гладит собаку и не может оторваться от этого занятия, уже никого не удивит, дума­ла я. Хозяин и правда больше не удивлялся, но ему надоело стоять под открытым небом.