Недолгое счастье кончилось внезапным и страш­ным предзнаменованием. В год 6745 от Сотворения мира7 Пасха была на редкость поздняя — аж в послед­ний апрельский день. Снег сошел за две недели до нее, и все уж расцветать взялось, как вдруг в Страстную пятницу, среди ясного солнечного дня, налетел вихрь, нагнал исчерна-синих, будто гнилых, туч, на небе на­громоздилось одно на другое, ударилось и настелило на землю белую снежную постель, а потом посыпалось из туч что-то черное и со стуком стало падать поверх этого белоснежья… Глянули и ахнули в ужасе — пти­цы! Полным-полно мертвых птиц — черных и серых на белой простыне снега. Скворушки и дрозды, зуйки и мелкие дятлы, стрижи и бекасы, щеглы и снегири, а уж воробьев, синичек, мухоловок, поползней и вся­кой прочей чечеточной мелкоты — россыпью. Даже крупные — галки, вороны и грачи попадались. И все сплошь — падаль…

Случаи таковые бывали и раньше, но во времена баснословные, и на своем веку никто еще такого ужа­сающего изумления не помнил. Весь остаток дня то­ропливо собирали мертвых птиц и мешками сносили в ямы, чтобы поскорее закопать и не видеть. В тот же вечер игумен Иадор призвал к себе инока Алексия и сказал ему, чтобы тот собирался сразу после Светло­го Христова Воскресения в дальний путь.

— Вот что, Алешенька, — неожиданно ласково об­ратился к иноку игумен, — тебя одного решил благо­словить я на важнейшее хожение. Сегодня под утро было мне видение — огромная туча именем Батый на­двинулась на нас и все смяла, все пожгла на Русской земле. И стала истреблять русичей, желая уничто­жить всех без остатка. И лишь пасхальным огнем от живоносного Гроба Господня можно спастись. Так что ступай, Алеша, дойди пешком до Святого Града, где Господь наш страдал и воскрес. До будущей Пасхи с лихвой тебе есть время добраться. Возьми Святого Огня, что в Великую субботу на Гробе Господнем сам возжигается, и спеши с ним назад, к нам. Возможно, успеешь спасти нашу землю от полной погибели.

Так, по благословению игумена Иадора, инок Алексий стал паломником во Святую Землю, и в са­мый день главного праздника, в Светлое Христово Воскресенье, утром, отправился в неблизкий путь. Пятеро братьев обители вместе с настоятелем проводи­ли его до ворот монастыря, с каждым он расцеловался и шагнул за ворота в новую для себя жизнь — пешую.

Снег Страстной пятницы продержался только до Пасхи, и теперь уже было сухо, почти не грязно на до­рогах. Ходко шел Алексий всю Светлую седмицу и в пятницу пришел в град Москву, основанную праде­дом Александра, князем Юрием Владимировичем, прозванным Долгоруким. Тут Алексий ночевал в мо­настыре Святого Георгия, который в тот же день посе­тил главный московский воевода Филипп Нянька и сказывал, что в татарах объявился новый великий вождь по имени Батый, алчущий новых завоеваний в Русской земле.

От Москвы дни странника полетели все быстрее и быстрее, потому что он уже стал привыкать к своей пешеходной жизни, и ноги поутру уже сами в путь просились. Еще через пять дней он ночевал в Калуге, праздник Вознесения справлял в Чернигове, здесь прожил несколько дней в монастыре Михаила Архан­гела, недавно основанном, помогал братии в строи­тельстве, а в самый последний день там же имел бесе­ду с посетившим монастырь князем черниговским Ми­хаилом Всеволодовичем. Тот выслушал его рассказ про птичье знамение и сон Иадора с волнением и ска­зал, что и ему был вещий сон — мол, придет зверь Атый, через которого он, Михаил, жизни лишится, но обретет небесную обитель. Денег давал князь Алек­сию, но паломник взял ровно столько, чтобы не совсем с пустой мошной дальше двигаться.

В конце июня он пришел в Киев и почти целую сед­мицу прожил в Печерской лавре, незаметный среди многочисленной братии. Затворялся в пещерах, мо­лясь Богу об успешном своем паломничестве и об Александре. Видел однажды самого митрополита Ио­сифа. Общался больше всего с диаконом Мартирием и монахом Авраамием, беседовал со старцами Пергием и Меладием, которые тоже говорили о грядущем звере, только Пергий назвал его Атуем, а Меладий — Батыем.

Отпостившись с печерскими монахами до Петрова дня, Алексий отправился дальше и почти месяц брел до Галича, куда притек как раз в день памяти убиения Бориса и Глеба. Тут случилось с ним недоразумение, чуть было не стоившее ему свободы, а то и жизни. Со­блазнился он плыть на ладье вниз по Днестру с латин­скими проповедниками. Уж очень приятно казалось ему поплавать по речке, к тому же и жара стояла не­сносная, а под парусом — тень, прохлада. Но на вто­рой день плавания он узнал, с какой целью плывут в половецкую землю латины. Оказывается, с недавних пор римский папа образовал там Куманскую епархию, возглавляемую епископом Теодориком, и сии новые миссионеры направлялись в устье Днестра учреждать католические приходы. В общем, Алексий вскоре с ними разругался, да так, что они ссадили его на берег и оставили одного среди диких мест у подножия По­дольской возвышенности. И дальше долго шагал он по бездорожью и безлюдью, несколько раз едва не нар­вался на половецкие разъезды и чудом не попал к степнякам в плен или под нож, одною молитвою ог­ражден бысть.

Умирая от голода, Алексий добрался до валахов и тут двадцать дней трудился у одного скотовода, что­бы заработать себе на пропитание и новую обувь. Лишь после Успения Богородицы отправился он да­лее, пересек Дунай, взошел на горы Балканские, по­бывал в столице Болгарского государства, в древних монастырях, где всюду его привечали и хорошо уго­щали, из каждого уходил он с запасом еды и красного вкусного вина. Болгары, недавно объединившиеся с никейцами против латинян, очень полюбились ему веселым нравом и христолюбием. Приближалась осень, дни становились нежаркими, идти было все легче и легче — самое время для пешехода, когда жа­ра спадает, а холода еще не взяли власть. К празднику Воздвижения Честного и Животворящего Креста Гос­подня инок Алексий радостно приближался к Кон­стантинополю и в виду Царьграда пел свой любимый крестовоздвиженский тропарь, вставляя в него моле­ние о победах Александра:

— Спаси Господи люди Твоя и благослови достоя­ние Твое, победы благоверному князю Александру Ярославичу на сопротивные даруя и Твое сохраняя крестом Твоим жительство.

Царьград встретил переяславльского паломника неприветливо, вот уж четвертый десяток лет здесь хо­зяйничали латиняне, императором был недавно про­возглашенный Балдуин Второй, и православных па­ломников не жаловали. С трудом он нашел себе жилье на пару дней, чтобы все же походить по цареградским святыням и помолиться Богу в облатиненном храме Святыя Софии, ставшем прообразом многих русских храмов, и в Кировой церкви, где слагал свои чудесные икосы и кондаки Роман Сладкопевец, во Влахернах, где уже не хранились честные ризы и омофор Пресвя­той Богородицы.

Переправившись на другой берег, он двинулся в Вифинию, туда, где теперь находилась столица пра­вославных греческих василевсов, знаменитая Никея, славная двумя Вселенскими соборами — Первым, осу­дившим арианскую ересь, и Вторым, восстановившим почитание святых икон. В день тогда еще недавно ус­тановленного праздника Покрова Богородицы он во­шел в Никею через главные врата города с пением Ро­манова кондака «Дева днесь».

В Никее Алексий отдыхал три дня, и дальше ему предстоял тяжелый переход через земли сельджу­ков — Румский султанат. Про них ему сказали так: можно легко пройти и добрых агарян встретить, кото­рые и переночевать пустят, и накормят, и с собой в до­рогу дадут, а можно и на злых нарваться, да таких, ко­торые горло перережут за то, что ты не придержива­ешься их магометанской веры. Но ангел-хранитель сопутствовал страннику, и за десять дней Алексий благополучно добрался до столицы султаната, старин­ного Икония, а еще через пять дней он уже шел по Киликии, где жили армяне и властвовал армянский го­сударь. В последние дни октября инок пришел в Анти-охию, отметив первые полгода своего путешествия. Отсюда до Русалима оставалось уже рукой подать — сказывали, две недели пешего хода, а это для него уже был сущий пустяк! Меньше, чем от Переяславля до Чернигова.