На географической карте генерал Шталь обозначил пункты, в которых надо было закрепиться в течение первых трех дней. Он отметил и предполагаемые пути продвижения от Баня Луки, Босанского Нового, Костайницы и Дубицы, особо выделив места возможных столкновений с партизанами, которых в одном из выступлений Гитлер назвал бандитами. Затем был роздан приказ:

Не останавливаться ни перед чем для обеспечения безопасности воинских частей. Не может быть и речи о превышении власти, если дело касается бунтовщиков. Каждый, кто прямо или косвенно оказывает сопротивление немецким или хорватским вооруженным силам, подлежит высшей мере наказания: расстрелу или повешению. Бандитов в плен не брать. Бандиты должны быть физически уничтожены. Раненых убивать. Взятых в плен трудоспособных мужчин старше пятнадцати лет отправлять в особые лагеря или на принудительные работы в Германию. Труднодоступные населенные пункты и все партизанские укрепления подлежат полному уничтожению. Воинские части обязаны беспощадно и со всей строгостью расправляться с населением, враждебные настроения которого не вызывают сомнения. Враг должен быть лишен всех средств существования, а это значит, что оставленные села надо уничтожать, сжигать жилища и уводить население в лагеря и на принудительные работы. Генерал Кунце, командующий Юго-Восточным фронтом, от имени фюрера приказывает соединениям, занятым в операции на Козаре, выполнить поставленную задачу не долее чем в десятидневный срок, с тем чтобы освободившиеся воинские части могли быть переброшены на Восточный фронт, против русских, или же, в случае высадки английских войск, в Грецию.

Читая приказ, майор Дитер вспомнил совещание третьего марта в Опатии. Тогда из отборных немецких, усташских, домобранских и венгерских частей была сформирована западно-боснийская военная группировка (Kampfgruppe Westbosnien), получившая задание прочесать всю Козару. Припомнил он и торжества, устроенные в честь немецких генералов и офицеров: Шталя, Боровского, Гойтнера, Веделя, Фрица и других, подразделения которых вошли в западно-боснийскую группировку. Командующий группировкой, бывший командир 714-й дивизии генерал Фридрих фон Шталь, поднял первый тост за Ганса Гойтнера, командира 718-й дивизии, хорошо известного козарским партизанам. Еще прошлой зимой он вел с ними бои на Дубицком шоссе, в Двориште, Меджуводже, в Брекине и Ютрогуште, пытаясь сквозь снежные заносы прорваться в отрезанный Приедор и помочь окруженному в нем хорватскому гарнизону, который уже несколько недель томился там, зажатый в клещи партизанами.

На приеме было весело: много вкусной еды, много ракии, вина, женщин. Дитеру было бы совсем хорошо, если б он постоянно не ловил себя на том, что следит, какую подают ему ложку, нож, какое вино он пьет, чистая ли вилка, хорошо ли вымыта тарелка, на которой принесли мясо. Надо быть осторожным, так как находишься в смрадной и грязной стране. Чудовищно грязной. Нигде нет уборных, а если порой они и попадаются, то до того отвратительны и загажены, что просто невозможно ими воспользоваться, вот и приходится бегать за нуждой по холмам да перелескам, где в тебя каждую минуту может угодить пуля.

Была на приеме и музыка: скрипка, бубны, контрабас, даже рояль, правда, расстроенный. Оживление перешло в шумное веселье, особенно после того, как осушили первые бутылки ракии. Дитер предпочитал ее всем остальным напиткам и пил до дна, потому что был уверен, что она без примесей, и при этом вспоминал русскую водку, с которой боснийская сливовица может вполне соперничать и даже, пожалуй, лучше ее но вкусу.

Были и красивые женщины. Им здесь явно нравилось, они кокетничали и смеялись, с восхищением поглядывая на немецких генералов и офицеров, а это вызывало ревность хорватских офицеров, так как некоторые женщины без всякого стеснения подставляли немцам для поцелуев щеки и губы и любезничали с ними на глазах у своих единоплеменных обожателей. Ревностью можно объяснить и неосторожный поступок усташского подполковника Рудольфа, который грубо оттолкнул от майора Дитера хорошенькую бабенку. Дитер сначала взбесился и готов был затеять скандал, но потом лишь усмехнулся, демонстрируя Рудольфу свое превосходство и давая пенять, что тот грубиян и деревенщина, не знает правил хорошего тона. Рудольф попытался сгладить неприятный инцидент. Он извинился перед майором и вдруг заговорил с ним о какой-то женщине из загребской усташской организации, которая, переодевшись крестьянкой, отправилась на Козару для сбора сведений о численности, расположении и оснащенности партизанских отрядов. Дитер слушал Рудольфа без особого внимания, он не верил в его искренность, но, будучи человеком воспитанным, улыбался и кивал головой.

Делая вид, что слушает Рудольфа, он рассматривал фра-Августина, священника в военной форме. Из-за голенища у него торчал нож. Дитеру, набожному христианину, веровавшему в непогрешимость духовенства, фра-Августин напомнил стервятника, замершего над трупом. Рядом со священником сидел Муяга, городской чиновник, который бубнил что-то бычьим голосом. К тому же при каждом слове в уголках его рта собиралась белая пена, вызывавшая у Дитера ощущение тошноты. Не лучше выглядел и Виктор Гутич, бывший комендант в Баня Луке, приехавший теперь из Загреба; неуклюжий и тучный, с тупым, бессмысленным выражением лица, он походил на свинью в воротничке. Это сходство сразу бросилось в глаза майору Дитеру, художнику по призванию, но не по судьбе. Он мысленно представлял себе всех их на полотне, написанном в духе Домье.

Полковники Брозович, Рупич и Перичич из Первой горной дивизии, которой командовал Артур Густович, сидели неподвижно и не спускали глаз с человека, вызывавшего удивление и у самого Дитера. Это был усташский полковник Франчевич, сухощавый и молчаливый, фанатичный, как апостол. О нем рассказывали, будто он разогнал несколько партизанских отрядов и возвратил часть территории под знамя Независимого государства Хорватии. Восхищаться им или жалеть его? — спрашивал себя Дитер, разглядывая Франчевича и размышляя о бессмысленности всякой резни и смерти на поле боя…

Пренебрегая опасностью, думал он, этот Франчевич попытается теперь прорваться на Козару с севера, в то время как Путлиц, Хеншель, Ведель и Фриц обойдут ее с других сторон — от Костайници, Босанского Нового и Санского Моста. Козара коварна, но скоро ее раскромсают на части. Солдаты майора Дитера двинутся на Приедор, который шестнадцатого мая был захвачен партизанами, и область, контролируемая ими, таким образом, была расширена.

Приедор, Приедор… — стучало в голове Дитера, пока он ехал по разъезженной пыльной дороге, забитой повозками и гружеными телегами. Он вспомнил, что рассказывала ему мать — госпожа Эльза. От нее он впервые услышал слово «Приедор» и узнал, что так называется городок в Боснии. Много лет назад его мать получила письмо из Приедора от своего мужа Франца Дитера, капитана императорской армии, направлявшейся в Сербию. После этого Франц Дитер уже ничего не писал и не вернулся домой. В тысяча девятьсот шестнадцатом году, когда маленькому Йозефу было всего четыре года, его мать, госпожа Эльза, получила извещение, что ее муж, офицер Франц Дитер, пал смертью храбрых за бога и отечество (Für Gott und Vaterland), но что тело его обнаружить не удалось.

Именно здесь погиб мой отец, вздохнул Йозеф Дитер. Он как будто только что узнал об этом и снова ощутил глухую боль, знакомую детям, выросшим без отца. Какая странная штука жизнь! Как переплетены нити человеческих судеб! Возможно, я еду по той самой дороге, по которой шей на смерть мой отец?

Это кажется невероятным, но то, что случилось с Францем Дитером, может повториться с его сыном, майором Йозефом Дитером, который трясется сегодня в своей машине, почти уверенный, что за первым же поворотом на него набросятся бандиты, вооруженные копьями и топорами, винтовками, пулеметами и гранатами, а может быть, и пушками. Есть у них и орудия. Есть два танка, захваченные у легионеров Франчевича. И даже два самолета: они прилетели из Баня Луки и приземлились на большой поляне, чуть повыше только что занятого партизанами Приедора.