- Ладно. Такой вы мне не нужны, можете в тыл идти.

Разрешите темноты дождаться, не хочу, чтоб добило, - попросил он.

- Я темноты дожидаться не буду. Со мной пойдете тогда, - приказным тоном сказал особист и повернулся к ротному. - Вы кто?

- Командир первой роты.

- Листовки все собрали?

- Этим политрук занимался.

- Где он? Отведите меня к нему, - таким же тоном произнес тот.

Когда вошли в избу, особист поздоровался с политруком и сразу же к делу:

- Сколько листовок собрали?

- Штук тридцать.

- Какие тридцать? Над деревней сотни кружились.

- Остальные на поле упали, там не соберешь, обстреливают.

- Испугались? А если кто из бойцов там их найдет? Выделите трех человек понадежнее и прикажите все, повторяю - все листовки собрать. И немедленно!

- Я не имею права рисковать жизнями бойцов ради этих ничтожных бумажек, - твердо сказал политрук и поднялся.

- Нас осталось слишком мало, а главная наша задача - удержать занятую деревню, - тоже твердо и даже с некоторым раздражением заявил ротный. - А приказывать нам может только помкомбата.

- Ах так! Хорошо. Где связь? Соедините меня с помкомбата!

Пошли в другую половину избы, телефонист стал крутить телефон, вызывать: "Я - Ока, Волга. Волга, дайте второго..."

Добившись ответа, связист сказал, что помкомбата в землянке нет и не скоро будет, пошел в сторону Усова.

- Ладно, подождем. А пока, политрук, пойдем-ка проверим, нет ли у кого из ваших бойцов на руках этих бумажек, как вы назвали вражеские листовки, не понимая, видимо, их значения.

- Глупость эти листовки, - заметил политрук.

- Глупость вы видите? Я вот вижу потерю бдительности, политрук. Ну, пошли.

Ротный кивком головы послал Карцева вслед за ними. Костику сразу не понравился особист, да и кому он мог понравиться, когда со всеми на басах говорит, будто такой уж большой начальник, небось, по званию лейтенант или старшой, а гонору... Особист не только спрашивал, есть ли у кого листовки, но бесцеремонно у некоторых шарил но карманам шинелей, а к кому и в гимнастерочный карман лез рукой. Из-за чего шмон и паника, Костик не понимал, подумаешь, какие-то листовки поганые, будто прочитают их ребята и сразу скопом сдаваться пойдут... Ох, уж эта бдительность хреновая. Конечно, папаша номер выкинул. Когда к нему особист полез, папаша встал и сказал весомо:

- Я не в лагере, товарищ начальник, а в Красной Армии, вы мне шмон делать не можете, права у вас такого нет.

- Есть у меня права, прекратить разговорчики.

- Не трожь, начальник, а то худо будет, - предупредил папаша, да так серьезно, что у того аж лицо побледнело от злости, - сказал я, нет у меня ничего, и баста. Тут не тыл, где руки распускать можно.

- Как ваша фамилия?

- Фамилия? Самая русская. Петров я... В гражданскую, начальник, нам больше верили, красноармейцам-то. А то испужались какой-то дряни, да я срать хотел на эти фрицевские бумажки.

Особист постоял около папаши, подумал, но решил все же с этим мужиком не связываться - широкий был в кости, да и росту стоящего, - и пошел по другим бойцам. К наблюдателям, залегли которые на краю деревни и к которым в рост не потопаешь, особист не пошел, а попросил политрука кликнуть двоих. Фамилий всех политрук, конечно, упомнить за две недели формирования не мог, выкликнул тех, что знал, в том числе и Журкина, бывшего парикмахера. Хмель у того еще не прошел, и он, глупо улыбаясь, стал уверять особиста, что нет у него ничего, однако тот не поверил и ловко, одним движением расстегнув крючки шинели, сунул руку в карман гимнастерки и вытащил две сложенные пополам листовки.

- А это что?! Мать твою! - заорал особист, держа листовки у всех на виду.

- А разве это листовки? Валялись бумажки белой стороной, я и взял для закурки, нету газетки-то. Они сами ко мне прилетели, я лежу на посту, вдруг одна, вдруг другая, ну и сунул в карман...

- Не врать! Сами прилетели... Дурочку не стройте. Для чего взяли? К немцам перейти собирались? Родину продать?!

- Зачем мне к немцам? Ей-богу, на закурку взял. Я и не читал их, они же непечатной стороной упали.

- Я вам дам закурить сейчас! Признавайтесь, кому листовку вражескую показывали? Кого агитировали на переход к врагу?

- Да ей-богу, как в карман положил, так и не вынимал. Я и забыл про них. Вы меня спрашивали про листовки, а я думал, что бумажки простые поднял, вот и не отдал вам.

- Хватит божиться, я вам не поп! Все ясно, политрук, этот боец намеревался перейти к фашистам. Как предателя Родины, я обязан его расстрелять на месте, - и стал особист расстегивать кобуру.

Услышав это, Карцев бросился бегом к ротному и не слыхал, как побледневший политрук сказал:

- Нельзя этого делать. У нас впереди бой, и каждый боец на счету. К тому же, подумайте, какое моральное состояние будет у красноармейцев после того, как их товарища расстреляют без суда.

- Я вашего позволения и не собираюсь спрашивать, - расстегнул уже особист кобуру и вынул пистолет.

Политрук шагнул вперед и загородил собой Журкина.

- Этот боец первым ворвался в деревню и в рукопашной уничтожил фашиста. Вы можете разоружить его и отвести в штаб, но расправы над ним я вам не позволю.

Здесь подбежали ротный и Карцев.

- Что тут происходит? - почти криком спросил ротный.

- Ничего, - отрезал особист. У вашего бойца я нашел припрятанную листовку. Я забираю его к себе в Особый отдел, - спрятал он пистолет в кобуру. А вы, политрук, сдайте мне все найденные листовки. И повторяю, нужно собрать их и на поле. Под вашу ответственность, политрук. Надеюсь, вы знаете приказ насчет этого.

- Хорошо, постараюсь, - сдался политрук для видимости.

- Без разрешения помкомбата я не отдам вам бойца, - сказал ротный.

- Будет вам разрешение, будет... Идемте звонить. А его разоружите.

И все, кроме Журкина, с похмелья еще не понимающего, что произошло, отправились в штабную избу. По дороге к Карцеву подошел папаша, спросил, в чем дело, Костик сказал ему на ходу в двух словах. Папаша нахмурился, и какой-то таящий опасность огонек блеснул на миг в его глазах.

До помкомбата дозвонились. Ротный рассказал ему о происшедшем, помкомбата буркнул, что ладно, мол, отдай Журкина, он проверит, как пойдет дознание, и что лучше с дерьмом не связываться. Ротный нехотя согласился и послал Карцева за Журкиным, сказав все же особисту, что он, ротный, на его месте не стал бы этого делать.

- Это почему?

- Да потому, что вы будете маячить своей спиной к роте не одну минуту...

- Угрожаете?

- Предупреждаю, потому что не могу гарантировать вам безопасность. У меня восемьдесят бойцов, только что побывавших в аду, под смертью. Неизвестно, что кому придет в голову, когда их товарища поведут на расстрел...

- Вот что... - угрожающе пробормотал особист. - Если так, то, я и вас приглашаю прогуляться со мной до Особого отдела, лейтенант. Сдайте кому-нибудь роту.

- Вы превышаете свои полномочия. Роту мне сдать некому и уйти отсюда без приказа я не имею права. Идите-ка подобру-поздорову, лейтенант, или как вас там по званию. - Отвернувшись от особиста, ротный приказал Карцеву привести Журкина.

Костик резво бросился выполнять приказание. Резво, потому как мелькнула у него одна мыслишка, и он заспешил... Прибежав, Журкина на прежнем месте он не нашел, стал спрашивать бойцов, те неохотно отвечали, что был тут недавно, а куда пошел, не видали... Неужто сам догадался парень, что надо скрыться куда-нибудь на время, а там второй батальон наступать начнет, пулеметчики наши поддержат, значит, немцы и по их деревне огонь откроют, и тогда особист ноги в руки и смоется, чего ему зря рисковать, а что дальше будет, загадывать нечего. А Журкина может ранить или убить, и вообще от этой деревни ничего не остаться, и от них вместе с нею. Искать Журкина он, конечно, не стал, а неспешным шагом направился к штабной избе. Не без удовольствия доложил ротному, что Журкина на месте нет, и никто не знает, куда он делся, а сам поглядывал па особиста, предвкушая, как тот разъярится, начнет орать, но тот обманул ожидания Костика, сказав спокойно: