– Мне кажется, что помещение не очень удобное, – сорвалось с языка Сибирцева, который был голоден и зол. – Безусловно, в натуральную величину чертеж не уложится.

– Конечно, одиннадцать сажен здесь не будет, – сказал Колокольцов. Он вынул из кармана и развернул свою желтую складную сажень и зашагал вдоль стены.

– Эко вы захотели! Это вам не Адмиралтейский завод! – пробурчал капитан, которому не очень нравилась важность молодых людей с инженерными познаниями.

– Да, именно, не Адмиралтейский и не Плимутский док, – как бы согласился Колокольцов. – Придется строить отдельно под крышей.

– Еще нет площадки, какой вам док!

Колокольцов еще раз прошел вдоль длинными шагами, ловко перебрасывая по стене сажень.

– Конечно, господа... Но потеснимся! – сказал он.

«Можно будет переменять чертежи и обойтись!» – полагал адмирал.

«Но какое же это помещение...» – хотел подать мнение Сибирцев. Он тоже вынул свой складной фут и пошел по стене.

– Сколько, по-вашему? – спросил Колокольцов и с уверенным видом сложил свою сажень и спрятал в карман.

– Ведь нельзя же, господа, все чертежи так уложить, что ступить негде будет...

– Надо ступать не в сапогах, – сказал Путятин.

– Конечно, не в сапогах!

– Заведите себе японские туфли!

– Да и можно потесниться.

– И будем ступать осторожно, как ходят и у нас в чертежных и на плазах, – подтвердил Колокольцов.

Тут Ота-сан подошел и стал кланяться Путятину. В комнате появились юные девушки в темных кимоно, все хорошенькие, как на подбор, и стали вносить маленькие столики.

Эгава был неподкупен и старателен. Но как можно не уважать Ота-сан, когда так вовремя и такие вкусные кушанья! Умеет подать и угостить, когда все проголодались. Адмирал, наверно, не дал бы передохнуть никому до самой ночи! Ну как тут не разрешить построить дом чрезвычайного размера! Человеку, который всех радует, все можно дозволить.

Намереваясь что-то доказывать дайкану, раскрыл было рот Сибирцев, но тут вошла немолодая женщина, но свежая и красивая, с большой прической, в опрятном и богатом халате. За ней появилась знакомая юная, тонкая, высокая японка в кимоно, затканном красными цветами. Ее он увидел, входя в Хэда. Сегодня на улице отдал ей честь. Пожилая опустилась с полным подносом перед дайканом. Одновременно молоденькая стала на колени около адмирала, подвинув свой поднос с горячими кушаньями и сакэ на его лакированный столик. И она поклонилась.

– Дочь господина Ота, – пояснил переводчик.

– Так что вы хотели сказать против этого помещения, Алексей Николаевич? – спросил капитан, уверенно беря палочками кусок сырой рыбы и макая ее в темный соус.

– Я... Я хотел... Впрочем, несмотря на все недостатки, конечно, лучшего места... кажется... найти и невозможно! – меняясь в лице, пробормотал Сибирцев. Он пожал плечами, как бы недоумевая, как мог поддаться влиянию первого, необдуманного впечатления.

Все вразнобой соглашались, уже никто никого не слушая, все налегали на вкусную и обильную еду, запивая нежным и приятным вином.

– Монашеские замашки адмирала наткнулись наконец на гостеприимство и небывалую щедрость, – шепнул Шиллинг сидевшему рядом Можайскому, который и ел, и набрасывал в альбом девичью головку.

За перегородкой почтенный Ота-сан, сдерживая недовольство, тихо сказал вошедшей упрямой дочери:

– Я тебе говорю еще раз – сними туфли и выйди к западным гостям босая. Так принято в Америке! Так выходили дочери самураев на приеме американцев в Синогава, когда подавали еду и сакэ. Это по приказу нашего правительства, изучившего вкусы Америки.

«Это неприлично!» – могла бы ответить Оюки. Она понимала лучше отца, как надо себя сейчас вести и как надо выглядеть. Оюки не послушалась и снова вышла к гостям в гета и носках.

– Вы японский язык учите с Гошкевичем? – спрашивал адмирал у Сибирцева. – Что-нибудь помните? Пригодилось вам?

– Да, я учил по вашему приказанию. Немного. Но сейчас даже это принесет мне практическую пользу.

Подавались раки, устрицы, множество ракушек в раковинах, похожих на чашки правильной формы или на широкие горчичницы с крышкой. Живая, сырая и вареная рыба. Сакэ в кувшинчиках.

– А вот вы ничего не подготовили как следует! – резко заявил адмирал, обращаясь к Эгава.

Дайкан вежливо поклонился, видя во вспышке досады Путятина внимание.

Можайский попросил переводчика подозвать дочь хозяина.

– Оюки-сан! – ласково сказал Можайский, показывая пальцем на ее портрет в альбоме, а потом взглянул на девушку.

Девушка просияла, но взглянула не на Можайского, а на Алексея Николаевича, как бы желая сказать: «Посмотрите и вы, какая я!»

Сибирцев с удивлением замечал, что здесь она держится совсем свободно, как европейская девушка, получившая хорошее воспитание.

– Как прекрасно выглядит изображение Оюки на картине вашего художника, многоуважаемый посол Путятин! – говорил Эгава.

– Голова закружилась после такого обеда, – восторженно молвил мичман Михайлов, когда все офицеры вышли в сад и закурили в ожидании адмирала, задержавшегося с хозяином. Следовало отправляться на осмотр площадки, которую японцы предлагали для постройки стапеля.

– Как они на колени искусно опускаются с подносом!

– Кто же это такие были? – спросил вдруг старший офицер Мусин-Пушкин.

– Переводчик Татноскэ говорит, что это дочери самого Ота-сан, – пояснил Шиллинг. – Дочери и их подруги.

– Какой букет экзотических цветов! – заявил старший офицер и глубоко затянулся табачным дымом.

– Мне кажется, что дочь Ота только одна, – отозвался Сибирцев.

– Мисс Ота!

– А вы не идете с нами, Сибирцев?

– Поздравляю, Алексей Николаевич! До начала постройки стапеля адмирал отдал приказ назначить вас для подготовки чертежной, – выходя из дома, сказал адъютант Пещуров.

– Вот и будет у вас возможность познакомиться с мисс Ота поближе, – с оттенком зависти усмехнулся Михайлов.

«Мисс Ота! Мы с вами почти знакомы!.. Глаза у вас прекрасны!» – подумал Сибирцев и сказал в приливе хорошего настроения:

– Я также иду с вами, господа, на выбор площадки! Приказал капитан. Тем временем в доме приберутся...

Появился адмирал с японцами, и все вместе, офицеры и чиновники, толпой отправились за ворота.

Утром похолодало, и опять прошел дождь. На берегу, у сарая, неподалеку от усадьбы Ябадоо, офицеры и чиновники собрались для приемки леса.

– Суги, – пояснил Ябадоо.

– Суги – кедр, – не дожидаясь, когда переведут Татноскэ и Шиллинг, сказал Колокольцов. – Показывай дальше... Мацу[13]?

– Хи-хи... Мацу! Акамацу[14], – угодливо, но с оттенком настороженности отвечал Ябадоо. – Ий дес[15]. Длина два дё[16], пять сяку[17]. Ширина восемь сун[18]. Толщина два сун. Как заказывал адмирал для водяных рамок.

Над доской Колокольцов задержался, взял топорик у матроса и слегка постучал.

– В доске трещина!

Ябадоо выслушал перевод, и лицо его мгновенно сменило выражение почтительности на оскорбленность и гнев и сразу же опять стало смеющимся и угодливым.

– Пожалуйста, посмотрите со всех сторон.

Японцы-рабочие перевернули доску.

– Цена?

– Четыре бу, семь рин и шесть мо...

– Дальше.

– Сосна. Цельное дерево. Длина два дё, пять сяку. Толщина пять сун. Крепкая. Цена восемь бу, три рин и три мо.

– По размерам красная цена ей четыре бу, а не восемь! – отвечал Колокольцов. – И это не мацу. Это хиноки – кипарисник. Вот мацу! – показал он на соседнее бревно. – Мацу – сосна! Вот черная мацу, вот красная мацу. Вы строите свои суда из хиноки. Мы испытаем дерево хиноки.