Тетушка Ма, что-то бормоча, улыбаясь, быстренько подхватила свое шитье и была такова. Я так и не понял, что она там бормотала.

— Проходи, садись. — Хуан Сянцзю отложила книгу, которую читала, и похлопала ладонью по кровати рядом с собой. Кровать была застелена свежим чистым покрывалом, как будто ее хозяйка специально подчеркивала, что о моем приходе было известно заранее.

— Что читаешь?

Это было все, что я смог выдавить. Взял книгу, полистал. «Справочник практической электротехники». Даже я не мог в этом разобраться.

— Это тетушка делает себе стельки из бумаги. — Она засмеялась. — А я загляну, и через минуту уже все из головы вон.

— Можно было бы учиться дальше, — сказал я не совсем уверенно и положил книгу на кровать, но очень неудачно — туда, где вроде бы лучше всего было расположиться мне самому. Ничего не оставалось, как сесть на кровать тетушки Ма.

Теперь взяла книгу Она. Пошелестела страницами и склонилась над каким-то чертежом, как будто он Ее страшно заинтересовал. В справочнике картинок не было, только схемы.

В какое-то мгновение мне показалось, что я делаю ошибку, что все это никому не нужно. Меня вдруг охватила тоска и скука. Что-то в моей душе восставало против этой затеи. Я внимательно взглянул на Хуан, стараясь судить непредвзято. Она не была красавицей, но Ее лицо, блестящие черные волосы, рот обладали притягательной женской силой. В отличие от тетушки Ма тяжелая жизнь не оставила на Ее лице особых следов. Так бывает либо с теми, кто вечно витает в облаках, не опускаясь до проблем реальной жизни, либо с теми, кто никогда ни о чем глубоко не задумывается. Что же Она за человек? Выражение лица — наивное, простодушное. Эта спокойная наивность освещала Ее лицо каким-то нездешним светом, делала его не похожим на другие. Но стоило хорошенько вглядеться, как начинало казаться, что за этой необыкновенностью скрываются равнодушие и пустота. Может быть, в этом вся и загадка: человек, глядя на это лицо, не может понять, наивное оно или просто глупое.

В то же время Ее поза, то, как Она подчеркнуто прямо сидела, прислонившись к стене и словно напоказ выставив свое тело, ощущаемое в ней ожидание, ленивое ожидание кошки, привыкшей, что люди всегда гладят и ласкают ее, — все это до мельчайшей черточки совпадало с преследовавшим меня восемь лет образом. Небольшая упругая грудь и маленький округлый живот приковывали взгляд. Вообще казалось, что каждая часть Ее тела очень четко обозначена, подчеркнута, кричит о том, что принадлежит женщине. Но на этот раз я почувствовал какую-то неясную опасность, хотя никак не мог понять причины. Странно, но именно ощущение опасности почему-то заставило меня действовать напролом, попробовать…

— Тетушка Ма говорила с тобой? — сказал я после некоторого молчания.

— Да. — Она подняла голову, улыбнулась, глядя на меня. — Говорила.

— Ну и как? — спросил я таким тоном, будто приглашал Ее погулять.

— А ты, собственно, о чем? Может, нам лучше обсудить все напрямую? — И у Нее интонация была такая, будто Она просила у меня взаймы.

— Ну что ж, обсудим сами. Потому что… потому что, — я запнулся, не в силах связать двух слов, — просто раньше мне не приходилось такими делами заниматься, я и попросил ее…

— Ты правда до сих пор ни с кем об этом не говорил?

— Правда! — Я очень старался, чтобы Она мне поверила. — На самом деле так называемую свою жизнь я отсчитывал от пятьдесят седьмого года. Мне казалось, что до пятьдесят седьмого я вообще не жил.

— Неужели? — Она улыбалась, но в Ее голосе слышалось сомнение.

— Ну, сама посуди. С пятьдесят седьмого, как затянуло в кампании, я в беспрерывном «движении» — тренировали на выносливость, как спортсмена. — Я заговорил непринужденнее. — Когда же мне было научиться с девушками любезничать?

— Да уж! — Она покачала головой. — Плохо дело! — Потом неожиданно рассмеялась: — Может, мне тебя поучить?

Я тоже с готовностью рассмеялся:

— Это было бы здорово.

Мне показалось, что жить с Ней будет легко.

— Если по правде, — Она вдруг заговорила очень серьезно, — в нашем возрасте, да еще с таким прошлым, говорить о любви ни к чему. Главное — создать семью. И жить, как все люди.

— Я тоже так думаю, — сказал я, но чувствовал, что не совсем с этим согласен.

— Тогда ничего говорить друг другу не стоит… Прошлое — это прошлое, и не будем его ворошить. — Она скользнула по мне нарочито равнодушным взглядом. Я понял, что Она хочет каких-то гарантий. Опустил голову и затянулся папиросой. Разве сам я такой уж непорочный? Неужели я никогда не увлекался другими женщинами? Не влюблялся?

Я кивнул:

— Да-да, конечно! Только… только…

Же-на. Эти два слога я никак не мог выговорить. Слишком непривычно, слишком все внутри сопротивлялось. И эти два метра между нами — сидим как на торгах. Я вдруг понял, что со стороны мы выглядим смешно, странно и нелепо.

Она тоже, наверное, почувствовала это. Встала, извлекла из-под кровати синий термос с кипятком, взяла стеклянный стакан.

— Тебе с заваркой?

Я ответил, что не надо, и внимательно посмотрел на Нее. Только сейчас я разглядел в Ее лице теплоту и мягкость. В стакан, журча, текла струйка воды. Жидкость бесформенна. Ее наливают в стакан, и она принимает его форму.

Она поставила стакан на стол передо мной. Мы все-таки не совсем разъединены. Этим стаканом на столе мы сократили расстояние между нами. Что я должен сейчас сделать? Только протянуть руку — и я дотронусь до Нее… Но тут Она заговорила, и Ее слова вернули меня к действительности.

— В таком случае сколько у тебя на сегодня сбережений?

— Юаней семьдесят — восемьдесят, — сказал я. — Кроме того, мне есть у кого занять. — Я вспомнил о Ло Цзунци.

— Лучше не одалживаться. — Она поджала губы. — Займешь, а потом надо отдавать, и все это тянется из месяца в месяц… Не так уж много ты накопил, а ведь столько лет один.

Я почувствовал внутри неприятный холодок и поспешил глотнуть кипятку.

— Откуда сбережениям-то взяться? Сама знаешь: зарплата — двадцать семь юаней в месяц. На еду, одежду, на папиросы, туда-сюда… если нужно, я могу бросить курить.

Я знал, что мне нелегко будет это сделать. Даже в самые трудные времена в лагере я не бросил курить. Но ход разговора заставлял что-нибудь пообещать.

— Ерунда, — сказала Она, — сэкономим на чем-нибудь другом. У меня ведь тоже есть сбережения…

Опустив голову, Она пальцем выводила узоры на столе. Словно ждала, когда я начну расспрашивать. Я молчал. Тогда Она подняла голову и, странно улыбнувшись, сказала:

— Намного больше, чем у тебя!

Я тоже улыбнулся. Что значит — намного? Даже если ты после лагеря получаешь по первой категории, все равно это не больше двадцати семи юаней в месяц. Разве с такими деньгами разбогатеешь?

— Ну и хорошо. Хозяйство будешь вести ты, вот все и будет в порядке.

— Это уж точно! — Она торжествующе улыбнулась.

Я словно очутился в странном мире. Я мечтал о женщине, и в моих фантазиях эта женщина полностью подчинялась мне. Но сейчас, когда фантазия стала реальностью, обрела плоть, стала самостоятельной, все, что говорила и делала эта женщина, совершенно не совпадало с моими представлениями о Ней. Раньше мне казалось, что эта женщина мне близка, а теперь она словно стала чужой и незнакомой.

Помолчав, Она опять подняла голову:

— Как ты думаешь, тебе разрешат жениться?

— Наверное, это возможно. — Я изобразил улыбку. — Ведь ты сама говорила, что вроде бы наступили неплохие времена.

Она тоже засмеялась. Но смех Ее был нарочитым и безрадостным. Скорее в нем слышались растерянность и горечь.

— Мы без конца спотыкаемся, падаем и все-таки снова начинаем куда-то карабкаться, — сказала Она.

Я почувствовал, как в моей душе что-то шевельнулось, ожило. Да, именно сходство судеб нас и связывает. Мне захотелось согреть Ее, успокоить, коснуться лежавшей на столе руки.

Но в это время со двора послышался крик Хэй Цзы: