Она погасила в комнате свет и, раздвинув белые шторы на двери, вошла ко мне.

— Устал? — Она улыбнулась так, будто жила со мной уже несколько лет.

— Да нет, — сказал я, — а ты? Я постелю.

— Не нужно. Где это видано, чтобы хозяин сам стелил постель? — Она залезла на кан и стала возиться с одеялом. — Иди мойся, я там воду приготовила.

Я усвоил: первое — постелью я больше заниматься не буду, второе — «мойся» означает необходимый ритуал.

Когда я умылся и вернулся, Она уже лежала в постели. Быстро, однако!

Я не знал, что мне теперь делать. Я видел только одно одеяло. И две подушки. Но самое непостижимое — под одеялом лежала женщина. Женщина! Я должен лечь рядом с этой женщиной. И никто не сможет, не будет вмешиваться… Черт побери, но должен же существовать хоть какой-то ритуал? Я закурил.

— Ты хочешь еще покурить? — В Ее голосе не было упрека.

— Что-то не хочется спать. — Я виновато улыбнулся. — Не по себе как-то.

Она тоже улыбнулась, но ничего не сказала.

— Сянцзю, ты почему вышла за меня? — Я присел на кан.

Она смотрела в потолок, потом, помолчав, ответила:

— Ну а ты почему женился на мне?

— Помнишь… несколько лет назад, в камышах?..

Она засмеялась, зашевелилась под одеялом:

— A-а, ты еще помнишь?

— Конечно! Конечно, помню! Я как раз думаю…

— А я давно забыла! — Она решительно перебила меня.

Забыла! Мое сердце сжалось. Но я не верил, что Она могла забыть.

— Нет, ты не забыла. Иначе вряд ли ты меня бы так сразу узнала!

— Давай-ка ложись.

Я понял: Она мягко намекает, что Ей все это неинтересно.

— Что здесь говорить? Мы вместе, нужно думать, как жить дальше.

— Как жить дальше? — насмешливо переспросил я. Я медленно раздевался и думал: «Почему я подчиняюсь Ей, ведь это я должен найти слова, зажечь Ее своей любовью?»

— Как жить дальше, говоришь? — Она все так же, вытянувшись, лежала на спине и смотрела вверх. — Нас двое, зарплаты небольшие. Но мы будем жить очень даже неплохо, уж получше, чем другие. Живут же всякие бабы неотесанные. Чем же я хуже!

В Ее тоне вдруг послышалось явное презрение к «неотесанным бабам». Похоже, свою дальнейшую жизнь Она представляла как некое соревнование с ними. И нужно было обязательно победить.

Эх, женщина, женщина. Мне следовало бы получше знать тебя. Я разделся и сел рядом с Ней, прислонившись спиной к стене. Пора было расстаться с сигаретой. Но мне хотелось растянуть эти последние секунды, насладиться ими. Наслаждение доставляла уже сама мысль: Она здесь, рядом! Блестящие иссиня-черные пряди лежали на белом поле подушки. Блестящие, мерцающие глаза смотрели в одну точку. Наверное, там Ей открывались чудесные картины. Но мне почудилось, что в глубине Ее глаз затаились еще и расчет, ожидание и напряжение — сродни тому, что бывает перед боем. Тонкое одеяло не в состоянии было скрыть притягательность Ее тела. Трактора тянули свои блестящие металлические плуги — один по прелестной груди, другой по слегка выпуклому животу. Механические чудища не причиняли Ей вреда, и мне казалось это естественным: ведь у Нее такая упругая кожа. Мечта все-таки воплотилась в реальность. Выдуманная мною женщина утратила свои удивительные, неуловимые краски, но стала живой.

— Ну, иди же, — сказала Она.

Я приподнял край одеяла. Она была точно такой же, как тогда — в камышах…

— Наверное, я перенервничал, — сказал я.

Но сказал только для того, чтобы скрыть свой мучительный стыд и разочарование.

…Я бежал по зеленеющему лугу — он неожиданно оказывался гибельной трясиной. Я любовался закатом в горах — он оборачивался извержением гигантского, заливающего меня лавой вулкана. Я восхищался изысканной раковиной — но ее створки захлопывались за мной, оставляя наедине с жутким бесформенным содержимым. Дивный разноцветный морской цветок, стоило до него дотронуться, хватал меня десятками клейких щупалец, опутывал мое тело, по капле высасывая из него жизнь. Оазисы-миражи над раскаленным песком пустыни. Запретный сад из детской сказки, охраняемый могучими исполинами. Старая сказка, самая многообещающая и самая несбыточная…

С незапамятных времен существует конфликт между мужским и женским началом. Этой схватке не видно конца, она требует силы духа, мужества, тонкости чувств и интуиции. Но только в непрерывной борьбе мужчина и женщина могут сохранить себя, свою независимость и в то же время достичь гармонии, согласия и единства…

В этой схватке я проиграл. А значит, потерял и свое «я», и свою независимость.

Мне было жарко, тело покрылось испариной, как будто я только вышел из бани. Правда, ноги совсем заледенели. Я вздохнул, чуть шевельнулся и негромко сказал:

— Попить бы.

Она приподнялась и, откинув одеяло, села.

— Что-то ты не в порядке. Наверное, много дел было, устал.

Она слезла с кана и пошла за водой. Вода лилась в стакан с каким-то металлическим звуком.

— На!

Я нащупал стакан в темноте и попытался задержать Ее руку.

— Извини, — сказал я и слегка потянул Ее к себе.

Она высвободила руку и быстро залезла на свое место под одеяло.

— Перестань, тут не за что извиняться. В другой раз попробуем.

Я не видел лица, но голос Ее был спокоен.

Мы тихо прожили несколько дней.

Из каждой секунды мне хотелось извлечь максимум счастья. Прежде всего, теперь специально для меня дома готовили пищу! Наконец-то я распрощался с общепитом, с которым был крепко связан почти двадцать лет. Я возвращался с выгона, загонял лошадей в конюшню, входил в помещение бывшего склада, и на замечательно чистом столе меня ожидал обед. Я восторгался каждым блюдом. Продукты были точно те же, что и в столовой, но в Ее руках все становилось замечательно вкусным и красивым.

— С твоим аппетитом нам никаких запасов не хватит! — говорила Она, но я считал, что Она меня таким образом хвалит.

Прямо перед домом с помощью лопаты и каменной трамбовки я сделал небольшую ровную площадку. Площадка, окруженная заросшим травой пустырем, ярко блестела в солнечных и лунных лучах и казалась мне поверхностью драгоценного камня. После ужина я мог выходить во дворик и предаваться размышлениям.

В день свадьбы в поселок человек из провинции Аньхой привез на велосипеде утят на продажу. Она купила четырех и принесла их домой прямо в руках.

— Вот было бы здорово, если бы все дали приплод, — сказала Она. В тот день у Нее было радостное настроение.

А жена Немого философски заметила:

— На этом складе, где вы будете жить, наверное, крыс полно. — И принесла нам совсем еще маленького котенка — серого в белую полоску и очень веселого. Так семья наша сразу стала большой: пищали утята, мяукал котенок, зверята суетились в поисках еды и играли во дворике, который я сделал. Наверное, привыкая к новой жизни, я чем-то был похож на них.

Но Ее сдержанность, какой-то неестественный смех, скрытая за ровным поведением тревога разрушали ощущение счастья. Я испытывал унижение, остро чувствовал наше неравенство. Это и есть счастье? Неужели оно только в том, чтобы лучше питаться, жить в лучших условиях? Я старался больше читать, но не мог сосредоточиться. Я потерял даже то душевное равновесие, которым обладал, когда был одинок.

Она все время возле меня. Горда и независима. В этой борьбе Она чувствует себя свободно — как опытная самка в игре с самцом. Она ждет, когда я приду подчинить Ее. Но наступал вечер, и я понимал, чувствовал, знал: необходимую для этого силу я утратил.

Может, это связано с настроением, обстановкой? Может быть, что-то с психикой? Пока Ее не было дома, я аккуратно заклеил другим газетным листом эту фотографию с горой трупов. Я придумал, что под новым одеялом спать жарко, и заставил Ее одеяло поменять. Трупов и тракторов больше не было. Что еще? Я с замиранием сердца ждал следующего раза…