В один прекрасный момент я словно очнулся, трезво посмотрел на все и обнаружил, что не могу продолжать жить с ней. Я начисто отвергал всякую возможность своего выздоровления. Между нами уже пролегла трещина, и теперь мне нужно углубить ее, чтобы она превратилась в пропасть.

Молчание на этот раз длилось долго. Я подумал, что лучше всего разговаривать в темноте. Все в этой жизни возникает из темноты; в темноте все становится правдой. Темнота — это иной, удивительный мир: в нем возможен любой поступок, возможно любое слово. Не фальшь и не ложь боятся солнечного света, а правда и искренность.

— Хватит болтать! — сказала она наконец. — Я, например, совершенно не чувствую, что у нас характеры несхожие. С севера, с юга! Ты столько лет по лагерям болтался, что там у тебя от южанина осталось? Ты что, лапшу не ешь? Или блины? Да тебе отрубей дай — ты скажешь: вкуснота! Да и у меня вроде тоже нет особых привычек. Лишь бы все дома было нормально, я с любым могу ужиться…

— Со мной-то не все нормально! — поспешил вставить я.

— Но я-то тут ни при чем! — тут же откликнулась она.

— Я и не собираюсь тебя винить. Я только хотел бы, чтобы мы тихо и мирно дожили этот год. — Я надеялся, что она поймет значение моих «тихо и мирно». — А если тебе что-то не подходит, можно подать и раньше. Хоть завтра.

— Ладно, хватит! — В ее голосе звучала скука. — Тебя не переговоришь. У вас, образованных, на каждое слово два находится!

— Ты тоже, — сказал я, — школу окончила и по крайней мере должна соображать, от чего польза, от чего вред и где справедливость. Или ты все боишься за свою репутацию?

— Нечего надо мной смеяться! — Она рассердилась, но, по-моему, не слишком сильно. — Если хочешь — иди! Я никуда не пойду. Во всяком случае, заявление о разводе будет написано тобой!

Эта женщина была упряма. Я изо всех сил сдерживал гнев. Она истощила мое терпение, измучила меня, сделала безвольным. Она спряталась за мной и чувствовала себя безнаказанной. Она опутала меня своими сетями так, что я не мог двинуться.

Дождь лил весь день и всю ночь. Это не был обычный мелкий дождик, который только делает вид, что может тебя промочить насквозь. Тяжелые струи воды падали с небес, ни один человек не смел выйти из дому.

Поселок располагался на вершине довольно высокого холма, и наводнение ему не грозило. Но все равно он был похож на переполненную водой грязную тарелку — мутные потоки текли по его улицам, таща с собой мусор, отбросы, навоз из конюшен и свинарников. Вода еще не залила дома, но уровень постепенно повышался. В стенах некоторых домов появились трещины, кое-где от стен даже начали отваливаться куски, по счастью, в основном у нежилых помещений. По поселку бегали поросята и свиньи — искали, где бы укрыться от дождя. Наконец они все собрались под карнизом общежития и тоскливо выглядывали оттуда. Лошадей, за которых я отвечал — все двадцать, — я перегнал в большой амбар. Ни пшеницу, ни рис еще не собирали, и амбар был пуст. Лошади сбились в плотную массу под большим транспарантом. Казалось, они приготовились выслушать долгий и обстоятельный доклад о «критике Сун Цзяна». Вымокшие домашние птицы выглядели жалко и молча сидели на насестах, пережидая непогоду.

Едва начался ливень, я притащил из конюшни два хороших бревна и подпер уже давно покосившиеся стены нашего дома. Теперь можно было не бояться даже затяжных дождей. Сделав подпорки, я, весь вымокший, вбежал в дом. Она предупредительно кинулась греть воду, приготовила мыло и полотенце, забрала мою грязную и мокрую одежду.

— Хорошо, когда в доме есть мужчина! — Она удовлетворенно засмеялась.

— Мужчину ты себе можешь и получше найти, — сказал я. — У нас сейчас с материальными благами плохо, а людей больше чем достаточно. Особенно мужчин.

— Ну, это еще бабушка надвое сказала. — Я почувствовал, что она необычно ласкова со мной. — Таких, как ты, мало, — вдруг добавила она, стоя у меня за спиной.

Я слегка подтолкнул ее:

— Иди, иди! По-твоему, раз мужчина — значит, уже хорошо.

Я, не оборачиваясь, слышал, что она немного постояла у меня за спиной, а потом, как всегда споро, принялась за домашние дела — готовку, починку обуви. Она все время молчала и, только ложась спать, протяжно вздохнула.

Вечером не было света. Мы боялись, что вода подмыла столбы и разрушила линию электропередачи. В комнате, как и за окном, была густая непроницаемая тьма. Я лежал под одеялом и думал, что и образованию моему и философии грош цена, раз я могу издеваться над ней. Засыпая, я, так же как и она, печально вздохнул.

На второй день к полудню, когда все уже решили, что небеса разверзлись навсегда, дождь вдруг прекратился — будто кто-то на небе закрыл плотину. Больше не упало ни капли, и только ветер гнал по затопленной земле мелкие волны, поднимая в воздух водяную пыль. Небо было закрыто темными тучами, но у горизонта появилась светлая полоса. Достигая ее, тяжелые облака словно растворялись. Постепенно светлело.

Вдруг послышались крики, шум, который разрастался, охватывая весь поселок:

— Скорее, скорей! Говорят, плотину прорвало!

— Все туда! На плотину! Нужно всем вместе!

— Берите лопаты, корзины!..

— Немедленно уходите! В домах никого не должно быть!

Начальники отделений и бригадиры созывали по поселку людей. Мужчины и женщины высыпали из домов и стояли, переговариваясь, прямо в мутной воде. Все знали, что летом после сильных дождей водохранилище часто переполняется. Но в этот раз дело обстояло куда хуже: плотину действительно могло прорвать. Однако люди все еще колебались:

— Что делать-то? Уйдешь, к черту, а кто за домом присмотрит?

— Орут не поймешь чего! Четкого приказа отдать не могут!

— Надо, чтобы все вместе уходили. Если все, то и мы!

— Точно! Если плотину действительно прорвет и вода хлынет в поселок, от нас и следов не останется!

— Что с детьми делать? — кричали женщины.

Однако постепенно крики смолкли, люди с лопатами наперевес, утопая в жидкой грязи, бросились к плотине. Цао Сюэи, в армейском прорезиненном плаще, громко распоряжался, стараясь, чтобы все его услышали:

— Быстрее! Все мужчины — к плотине! Женщины — по домам! Если вода прорвется, она разбирать не будет! Никто не спасется!

Скоро разговоры смолкли совсем — все поняли, какая надвигается опасность. Мужчины с лопатами и корзинами сбегались к западной окраине поселка. Женщины разошлись по домам успокаивать детей.

Бригадир скотоводов собрал всех нас и повел на склад за мешками. Еще издалека мы услышали крики: на плотине собралось много народу, все ждали нас. Уже подоспели люди из соседней коммуны, их было даже больше, чем наших, госхозовских. Вообще-то каждая организация обязана была следить только за своим участком плотины, как будто, прорвись вода на другом участке, их бы это не коснулось. Люди сновали вверх и вниз по насыпи, как муравьи по разворошенному муравейнику.

Плотина еще держалась, но за ней образовалось уже целое море. Оттуда, где я стоял, до самого подножия гор не было видно ни кусочка земли, ни деревца. По желтой, мутной поверхности воды катились белые барашки волн. Поток смыл с гор ветки, мусор, траву, овечий помет. Вся эта грязь кружилась, сбивалась в кучу и будто пробовала, с какой стороны удобнее вырваться на свободу. Достаточно было даже небольшого ветерка, чтобы волны начали с силой бить в плотину. Жуткое зрелище наводило оторопь на жителей Северо-Запада, никогда не видевших настоящего моря.

Вода с гор все прибывала. Канал наполнился почти до краев, еще каких-нибудь тридцать сантиметров, и вода пойдет через дамбу. А если дамбу прорвет, не важно на каком участке, лавина воды устремится вниз и начисто сметет несколько десятков расположенных к востоку поселков.

У оросительного канала не было специальной отводной трубы, не было и таких мест, где вода могла бы понемногу просачиваться в грунт. Оставался поэтому только один выход: подсыпать землю, наращивая дамбу. Сначала все довольно бестолково бегали и суетились, но постепенно работа приняла организованный характер. Мы выстроились цепочками по откосу: нижние копали и наполняли корзины, средние передавали их наверх, верхние высыпали и трамбовали землю.