А самому Соловьёву, конечно, казалось, что к нему просто придираются. Но делать нечего, в армии с командирами не поспоришь: приходилось ему каждый день и сапоги чистить, и койку перезаправлять по нескольку раз, и пуговицы пришивать. Зато, когда останемся одни, он и говорит: «Надоела мне такая жизнь. Вот увидишь: как только отслужу, домой вернусь, спать буду сразу часов по двадцать в сутки, честное слово. Постель заправлять ни за что не стану. К сапожной щётке никогда не притронусь. Не веришь? Вот чем хочешь клянусь!»

И так случилось, что уезжали из армии мы с ним вместе. Вместе пришли на вокзал, вместе сели в один поезд и поехали домой.

Утром я вижу: Соловьёв берёт сапожную щётку, идёт в тамбур и как ни в чём не бывало начинает надраивать сапоги.

— А как же твоя клятва? — спрашиваю.

— Тьфу ты! — говорит. — Совсем забыл!

Размахнулся и тут же вышвырнул щётку за окно вагона.

На другой день остался в нечищенных сапогах. Но вижу: нет-нет да и поглядывает себе на ноги. Словно его беспокоит что-то.

Но молчит. И на следующий день — тоже.

А поздно вечером — я уже на верхнюю полку забрался, засыпать начал — вдруг слышу: кто-то тихо-тихо мой чемодан приоткрывает.

Обернулся, а это Миша Соловьёв. И в руках у него — моя сапожная щётка.

— Понимаешь, — говорит он виноватым голосом, — не могу. Привык. Такое чувство, словно бы не умывался.

Недаром, видно, есть такая пословица:

«Привычка — вторая натура». Второй характер, иначе говоря.

Когда человек слабосилен, когда не может справиться с каким-нибудь делом, про него говорят: «Мало каши ел». Зато про солдат этого никак не скажешь. Потому что каша — главная солдатская пища.

Не знаю, кто как, а я кашу ещё с детства любил. И в армии ел её с удовольствием. До сих пор помню: войдёшь в столовую с мороза усталый, а на столе бачок — дымится горячая пшённая каша! Хорошо! Сядут за стол одиннадцать человек — не успеешь оглянуться, бачок уже пуст.

Сколько служил я в армии, никогда не слышал, чтобы солдаты на аппетит жаловались. Не зря говорят, что солдатское питание так хитро рассчитано, что толстые в армии худеют, а худые поправляются. Во всяком случае, я поправился, это точно могу сказать.

Честно говоря, когда ехал я в армию, военную службу представлял себе очень смутно. Мне мерещились манёвры, парады, атаки, крики «ура!», дымовые завесы, грохот взрыв-пакетов…

А увидел я…

Увидел я первым делом расписание занятий, совсем как расписание уроков в школе. И классный журнал, совсем как в школе. И отметки в журнале.

Только вместо школьных звонков дневальный подаёт команды: «Приступить к первому часу занятий!», «Окончить первый час занятий!..»

Только ни опоздать, ни прогулять никак нельзя. Потому что на занятия-строем и с занятий-строем. Дисциплина. И уроки, конечно, другие.

Физподготовка — чтобы стать сильными.

Огневая — чтобы стать меткими.

Инженерное дело — чтобы стать неуязвимыми.

Строевая — чтобы стать выносливыми.

Много разных предметов, все не перечислишь. Только успевай заниматься.

Привели нас впервые на полосу препятствий. Командир наш, сержант Остроухое, объяснил нам, что к чему, показал, как под колючей проволокой ползти, и как через забор перемахнуть, и как окоп перепрыгнуть.

— Ясно? — спрашивает.

— Ясно! Ясно! — отвечаем мы.

До того всё это легко и ловко получалось у сержанта, что и нам показалось: подумаешь, что тут сложного! И полоса вроде бы не очень длинная, и забор не очень высокий, и окоп не очень широкий.

А как стали сами преодолевать эту полосу, тут и началось! Кто шинелью за проволоку зацепился. Кто на заборе застрял. А кто до окопа добежал и выдохся: не то что перепрыгнуть — и шагу больше сделать не может.

Ещё раз попробовали — опять не выходит. В третий раз — ещё хуже, Только совсем вымотались. Вспотели, перемазались. Еле дышим. И обидно: неужели мы такие неспособные?

А сержант улыбается.

— Запомните, — говорит, — даже самую простую вещь без тренировки не одолеешь.

Построил он взвод и повёл дальше.

— Сейчас, — говорит, — я покажу вам радиостанцию, которую вы будете изучать, Вот смотрите.

— Где? Где? — спрашиваем мы,

Потому что вокруг ничего нет, похожего на радиостанцию. Только стоят три большие крытые автомашины.

— Да вот же! — говорит сержант Остроухов и показывает на машины. — Это она и есть.

Вот так да! Целых три машины! Да разве такую махину одолеешь? Там одних радиоламп, наверно, штук триста! А разных переключателей, приборов, стрелок, кнопок, сигнальных лампочек — попробуй разберись!

— Ну как? — спрашивает сержант, — Нравится?

А мы молчим. Нет, видно, никогда нам на такой радиостанции не работать.

— Ничего, — говорит сержант Остроухов. — Запомните: даже самую сложную штуку одолеешь тренировкой…

И знаете, прав он оказался. Потому что и полосу препятствий мы осилили, и на радиостанции работать научились, даже в больших манёврах потом участвовали — и ничего, не подкачали.

Только если бы дневальные отсчитывали с самого начала те часы, что провели мы на полосе препятствий, и те часы, что тренировались на радиостанции, то в конце концов должны были бы звучать такие команды: «Окончить семьсот пятьдесят шестой час занятий!», «Приступить к семьсот пятьдесят седьмому часу занятий!»

Или что-нибудь в этом роде.

Про обед могу сказать то же самое, что про завтрак.

Недавно я встретил на улице своего старого товарища -Толю Капустина. Мы вместе с ним в одной роте служили. Теперь он уже солидный человек. Заочный институт закончил. Начальник цеха на большом заводе. Не Толя, а Анатолий Иванович, И никто, конечно, не догадывается на заводе, что у этого солидного человека когда-то было смешное прозвище Крестики-Нолики.

И вот почему.

Когда мы служили в армии, больше всего не любил Толя Капустин часы самостоятельной подготовки. Никак ему было не высидеть спокойно эти два часа. Все занимаются, а он скучает. Полистает для вида книгу и шепчет соседу:

Давай в «морской бой» сыграем?

Три игры у него были любимых — «морской бой», «балда» и «крестики-нолики». В эти игры он всех обыгрывал.

Сержант Остроухое заметит, подойдёт к нему:

— Опять вы, Капустин, посторонним делом занимаетесь? Получите-ка наряд вне очереди.

А наряд вне очереди — это значит пол мыть.

Вечером Капустин моет пол в казарме, его спрашивают: — За что тебя?

— За «морской бой»… — отвечает.

На другой день опять моет, опять спрашивают: — А сегодня за что?

— За «крестики-нолики».,.

Так вот и прозвали его Крестики-Нолики.