— Как это здорово! Какой же ты молодец! — обрадовалась Еленка, но, пролистав несколько страниц, сморщила гримаску. — Кремль… А я-то думала, что ты написал про муравьев…

Причина ее разочарования была понятна. Последние пять лет я плодотворно и целенаправленно работал над монографией о повадках диких муравьев, и Еленка по-настоящему гордилась мной. В ее глазах я был героем — по ее мнению, только настоящий герой способен был заниматься столь небезопасной работой в условиях Союза ССР.

Я, конечно, не считал свои занятия подвигом, потому что давно решил, как в Союзе ССР следует поступать ученому, выбравшему для исследований объект далекий от насущных интересов партийного руководства. Возможны были три стратегии:

1. Получить разрешение от руководящих и контролирующих товарищей. Может быть, включив для верности одного или нескольких из них в список соавторов;

2. Прикинуться сумасшедшим;

3. Наплевать на контролеров и организаторов советской науки и работать только для себя самого, в стол, не рассчитывая на публикации или научное признание.

Я, естественно, выбрал последнее, как наиболее соответствующее моему темпераменту и жизненным устремлениям. С некоторых пор для моей жены исследования диких муравьев стали своеобразным эталоном беспристрастного, лишенного идеологических шор познания. Признаюсь, что мне было приятно узнать об этом. Иногда я самому себе напоминаю некоего небожителя, старающегося построить свой обособленный мирок в башне из слоновой кости. Чертовски заманчиво достичь подобного мироощущения. Жаль, что приходится время от времени интересоваться прозаическими вещами, такими как пропитание и поддержание приемлемого уровня жизни, что, в свою очередь заставляет подыскивать подходящую службу, которая бы позволила без особых проблем обеспечивать семью всем необходимым. Конечно, легко посчитать все не относящиеся к главному делу жизни заботы пустыми хлопотами, но это не совсем верно. Например, мои собственные вынужденные поиски заработка привели к написанию рукописи, которую я торжественно вручил Еленке за праздничным столом. Время потраченное на этот труд я потерянным не считаю.

Волею судьбы, я попал на место секретаря-референта крупного деятеля партии товарища А… Поначалу моя жизнь складывалась самым благоприятным образом: от меня требовалось изредка демонстрировать свои интеллектуальные возможности, а взамен я получал достаточное денежное обеспечение и определенные гарантии личной безопасности. О большем в Союзе ССР и мечтать не приходилось. Не удивительно, что работа над монографией продвигалась вперед гигантскими темпами. Но с некоторых пор обостренное чутье исследователя стало подсказывать мне, что не все благополучно обстоит в высших партийных кругах. Большевиков, столь опрометчиво взявшихся за руководство страной, стали одолевать опасные идеи, направленные на переделку человеческой природы. Попытки реализации этих человеконенавистнических проектов могли привести только к катастрофе и кровопролитию.

Мне показалось, что скрупулезное фиксирование происходящих событий само по себе станет достойным противодействием планам властей. Руководство партии давно уже оценило огромную силу и могущество информации, но, как показывает практика, оказалось совершенно не готовым к информационным войнам, так что у меня есть неплохие шансы помешать инженерам человеческих душ. Так и появилась на свет рукопись "Букашко — спаситель Союза ССР"…

Прошло несколько дней. Еленка прочитала мой труд и потребовала продолжения. Я обещал. И теперь, отправляясь на службу, я настраивался не только на выполнение текущих поручений и работу над монографией о повадках диких муравьев, но и на ведение ежедневных дневниковых записей, поскольку события стали развиваться столь быстро, что не замечать надвигающийся катаклизм стало уже преступно.

* * *

В январе 1934 года отчет о моей деятельности был заслушан на специально созванной аттестационной комиссии.

Товарищ А. сообщил мне о грядущей аттестации буквально накануне.

— Не волнуйся, Григорий, все будет хорошо. Ничего страшного — плановая проверка. С кем ни бывает!

Но его остекленевший взгляд и предательски трясущиеся руки красноречиво утверждали обратное. Товарищ А. боялся. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить: если руководители партии решили переговорить со мной с глазу на глаз непосредственно перед своим очередным съездом, значит, подготовка к специальному заданию, о неизбежности которого в Кремле, кажется, знали все, завершена. А желание поболтать о делах в узком кругу неопровержимо указывало на то, что так долго созревающее в начальственных инстанциях задание — всего лишь приватное поручение группы частных лиц и не будет ни в малейшей степени контролироваться партией. Другого объяснения возникшей перед съездом суете и спешке найти не удавалось. Заговор?

Пришло время загрустить и мне. Кабинетная работа секретаря-референта прямо на глазах становилась опасным делом.

Утром, едва я переступил порог своего кабинета, меня настиг телефонный звонок, — заинтересованные лица уже собрались и поджидали меня в кабинете товарища А…

— Здрасьте, — сказал я, открывая дверь.

Аттестационная комиссия располагалась за столом, покрытым красным материалом, чем неприятно напоминала рабоче-крестьянский трибунал. Графин со стаканами и каменные лица собравшихся только подчеркивали серьезность происходящего. Если бы в Кремле в это время проходил всесоюзный смотр художественной самодеятельности, участников мероприятия легко можно было спутать с артистами, талантливо представляющими трудовые будни испанской инквизиции.

Но я был искренне тронут — заслушать мой отчет собрались известные в партии люди: Сталин, товарищ А., Буденный. Четвертого я, правда, узнал не сразу. Но потом до меня дошло, что это мой благодетель, славный ленинградец, благодаря которому я собственно и нахожусь в Кремле, — дорогой товарищ Киров. Семен Михайлович Буденный восседал справа от Сталина, он лучезарно улыбался, поглядывая на меня с нескрываемой любовью. Потом выяснилось, что некий доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным, доверительно сообщил ему, что от вычеркивания из списков героев гражданской войны его спасло только мое заступничество. Буденный был настолько потрясен моим бескорыстием, что прилюдно поклялся любить меня до конца жизни.

По этому поводу я вспомнил анекдот. Один большевик так полюбил своего товарища по партии, что поклялся ему в вечной дружбе. "Я, — говорит, — никому тебя в обиду не дам. А если партия прикажет — сам тебя расстреляю, никому не доверю!"

— Товарищ А., — начал заседание Сталин. — Доложите нам о трудовых достижениях буржуазного спеца Королькова.

Товарищ А. бодро вскочил и, достав заранее приготовленную бумажку, прочитал:

— Секретарь-референт Корольков Григорий Леонтьевич за первый год своей работы выполнил ряд ответственных поручений. Со своими обязанностями справлялся на оценку «пять». Несколько раз проявлял инициативу. Готов к выполнению новых заданий.

— Так, — сказал Сталин после минутной паузы. — Кто хочет спросить секретаря-референта Королькова?

— А скажи-ка мне, Григорий, какой твой любимый цвет? — поинтересовался Семен Михайлович Буденный.

— Красный, — я уже знал правильный ответ.

Мои слова были почему-то встречены дружным смехом.

— Пра-авильно, а то вчера один сказал — бежевый! Пусть земля будет ему пухом!

Раздался новый взрыв хохота.

— Занимался ли Корольков общественной работой? — спросил Киров.

— Секретарь-референт Корольков выполняет большой объем общественной работы, — поспешил мне на помощь товарищ А… — Во-первых, он помогает товарищу Горькому в работе над Библиотекой всемирной литературы. Во-вторых, принимает посильное участие в разработках товарища Лысенко, имеющих чрезвычайное значение для нашей партии. В-третьих, организовал архивный поиск неизвестных пока героев гражданской войны.

— И все это он сделал? — удивился Сталин.

— Так точно, товарищ Сталин.