И было еще одно утро, которое Камилла хотела бы помнить лучше, но оно расплывалось, словно отражение в потревоженной воде...

– Франсуа пришел ко мне за два дня до отъезда в армию. Он стоял передо мной на коленях и просил прощения за ту боль, которую мне причинил. Он был искренен, как никогда, а я знала его лучше всех и потому могла отличить ложь от правды. В то утро Франсуа мне не солгал, он действительно хотел искупить свою вину, но не надеялся на это. А я, ну что я... Я его простила, потому что Господь и любящее сердце велят прощать.

Какие-то кривые стали получаться крестики...

– Это были прекрасные два дня. Франсуа велел мне готовиться к свадьбе и уехал, хотя я на коленях умоляла его остаться. В первый и последний раз я так о чем-то просила мужчину, но он не послушал. Что дальше? Ах да. Война. Ла-Рошель. Гвардейцы были не особо заняты в военных действиях, но Франсуа хотел вернуться героем и полез в самое пекло, прихватив с собой еще десяток сорвиголов... Шел третий или четвертый месяц осады, гугеноты еще вовсю отстреливались и совершали дерзкие вылазки за пределы крепости, и потому наши сорвиголовы нарвались на отряд человек в пятьдесят. Хорошо вооруженный. Закипела драка, шум долетел до лагеря католиков, кинулись на помощь, но поздно. Когда подкрепление подоспело, королевские гвардейцы обнаружили в дюнах девять трупов своих товарищей. Они умерли как герои и дорого отдали свои жизни, Франсуа же сражался, как герой, его не взяли на шпагах, а застрелили со спины, предательски...

– Откуда вы знаете?

– Два гвардейца выжили. И оба рассказали одно и тоже...

Камилла умолкла. Давно пережитое вновь нахлынуло на нее, и ее душили слезы. Но она не заплакала, только побледнела. Сама виновата. И вовсе ей не нужно, чтобы Теодор ее жалел. Он и не будет, ни один мужчина ее не жалеет, даже Анри.

– Я узнала про все почти тут же и примчалась в лагерь на десятый день после гибели Франсуа, послав вперед себя гонца. Мне не хотелось, чтобы моего любимого похоронили так далеко от моего и своего дома... Всю дорогу жалела о том, что не смогла уберечь его, и о том, что Бог не послал мне ребенка, хотя мы с Франсуа были не только женихом и невестой, но и любовниками... Я думала, что сойду с ума. Я бы и сошла, но мне помог Анри, сам того не подозревая. В лагере я узнала, что живы два молодых дворянина из состава того отряда, оба тяжело ранены и находятся на грани жизни и смерти... Как же я удивилась, когда в палатке хирургов обнаружила Анри! Он и вправду был одной ногой на том свете. Три раны, причем опасные, и это – при его-то неважном здоровье! Второй гвардеец чувствовал себя немногим лучше. Анри с момента, когда их нашли, ни разу не пришел в сознание, но Мишель, второй раненый, его не терял ни на секунду. Вот он мне и рассказал все, как было. Анри защищал командира до последней секунды, он бился уже над трупом...

Виллеру, потрясенный горькой исповедью, не мог произнести ни слова. А Камилла продолжала:

– Домой мы возвращались вместе. Для Франсуа я наняла закрытую карету, куда поставили гроб, Анри на носилках перенесли в мой экипаж. По дороге он метался в горячке, и я с ужасом думала, что потеряю и его. Он дорог мне, Теодор. Думаю, без лишней скромности, что и я ему тоже очень дорога... Но Господь не допустил подобной несправедливой жестокости, Анри выжил. Выздоравливал долго, его качало от слабого дуновения ветра, когда врач наконец разрешил ему вставать с постели. Я заново учила его ходить. Наверное, это тогда спасло нас обоих – и меня, и его. Это сделало нас очень близкими людьми.

Теодор вздохнул. Камилла решила не уточнять, насколько близки были их отношения с Анри, пусть Виллеру сам догадывается. Маленькая месть – или маленький тактический ход? И то, и другое. Иголка сверкала в падающем из окна свете острым лучиком.

– Я вас утомила, шевалье... Подождите, осталось немного. Франсуа был мертв, я слишком долго приходила в себя, чтобы полюбить кого-то еще, и осталась одна. Признаться, я даже рада. Я никому ничем не обязана и могу жить так, как хочу. Со мной все ясно...

Камилла снова глубоко вздохнула, лицо обрело обычное, чуть насмешливое выражение.

– Судьба же Анри была чрезвычайно интересна. Спросите его, шевалье, если захотите, а он, если пожелает, вам расскажет. Он все-таки принял сан, но некоторое время назад в результате политических интриг вынужден был покинуть Францию и стать секретарем при его преосвященстве папском нунции в Испании. Из Мадрида Анри написал мне. Жизнь его снова изменилась, и теперь мы могли только переписываться. Во Францию аббат де Вильморен смог вернуться лишь после смерти Ришелье.

Камилла подняла голову и вгляделась в лицо слушателя. И – вот странно – шевалье выглядел невозмутимым, как обычно, но выражение лица было другим. Неужели она научилась их различать? Госпожа де Ларди чувствовала себя так, будто злой великан взял ее и вывернул наизнанку, но от этого, как ни странно, стало лучше.

– Сударыня, – мягко произнес Виллеру, – мне жаль, что вам пришлось испытать так много боли. Я могу что-то сделать для вас?

Камилла покачала головой и проглотила комок в горле.

– Пожалуй, можете, – она дотянулась до колокольчика и позвонила. – Не угодно ли чаю, шевалье? Вам полезно, а у меня пересохло в горле после длинного рассказа.

Камилла отправилась поторопить служанку, а Теодор, воспользовавшись моментом, тихо встал и покинул комнату. Нужно пройтись по замку – ведь Виллеру так толком и не видел Жируара. А еще необходимо подумать. В свете рассказанного Камиллой все его старые любовные томления – пыль по сравнению с тем, что произошло с нею.

Теодор вернулся в свою комнату, взял плащ и, накинув его, спустился в сад. Он долго бродил по дорожкам, сначала ни о чем не думая и наслаждаясь свежим воздухом. Шевалье казалось, что силы возвращаются к нему с каждой минутой, что-то менялось в нем самом, боль уходила, оставляя место странному сожалению и какой-то смутной надежде. Теодор не мог разобраться, что это за новое чувство. Нет, он не стал меньше горевать по Марго или любить ее, но любовь менялась в самой сути своей. Что за цветок из нее вырастет, Теодор еще не знал, но ему больше не казалось, что Марго – воздух, которым он дышит. Воздух в саду Камиллы пах весной.

Теодор добрел до той полянки, где сегодня догнал ушедшую Камиллу; с головы Давида сползла снежная шапочка. Наверное, поляна как-то связана с Франсуа... Виллеру сожалел о потере госпожи де Ларди – она отнюдь не ординарная женщина, – но чем ей помочь, он не знал. Да и не мог, наверное. Они слишком разные, и вряд ли Камилла ждет от кого-то помощи; эта женщина привыкла со всем сражаться сама, и если упадет, то напоследок плюнет в лицо врагам. Теодор знавал одиночек, но все они – мужчины. Женщина – одинокий воин – встретилась ему впервые.

Смутная мысль о том, что Анри де Вильморен был любовником Камиллы, не давала ему покоя. Задумываться, почему, он не стал. И так слишком сильной стала его... благодарность? Нет, на благодарность это уже не похоже. Виллеру еще несколько мгновений постоял неподвижно, потом молниеносным движением выхватил кинжал и метнул его – для разнообразия, левой рукой. Клинок вонзился в бугристый ствол старого вяза и завибрировал. Теодор, не торопясь, подошел, выдернул нож и спрятал обратно в ножны, потом, помедлив, коснулся ладонями дерева. Кора была шершавой и грубой – даже правая рука это чувствовала, – но вместе с тем ощущалась под ней сила живого дерева. Оно просыпалось от зимней спячки, и в этом было нечто основополагающее, вечное. Сначала смерть, похожая на сон, потом обновление. А потом – снова смерть. Как жаль, что людям не дано возрождаться, подобно деревьям.

...В дом он вернулся как раз к обеду, сидел за столом и с улыбкой слушал, как Камилла едко обсуждает соседей, приславших ей приглашение на вечер. На сей раз в улыбке Теодора не сквозила горечь.