– Нет! – Камилла как-то уж очень нежно улыбнулась. – Это Кур-Санлис.

– Вы хотели бы там побывать? Камилла явно колебалась.

– Да, – тихо сказала она. – Но тогда мы сегодня не попадем в Дампьер. А нам не стоит тратить много времени на прогулку, после обеда обещал заглянуть преподобный де Верней...

– Я постараюсь к тому времени уже оказаться в аббатстве, – вздохнул Анри. – Преподобный не слишком обрадуется, обнаружив, что я так и не добрался до бумаг, которые нужно разобрать...

– Едем в Дампьер! – нарочито весело приказала Камилла. – И немедленно!

– Мы и так почти у цели, – обратился Анри к Виллеру. – Лес совсем скоро перейдет в парк. Видите вон тот холм? За ним и будет Дампьер. То есть не за ним, а на нем. Деревья выросли, и даже зимой теперь не видно крышу замка.

– А раньше было видно? – Теодор поддержал разговор – отмалчиваться было бы невежливо.

– Раньше – да. Лет двадцать назад.

Камилла, нахмурившись, резко ударила пяткой свою лошадь, и та, весело заржав, помчалась по дороге вверх. Мужчины переглянулись.

– Здесь безопасно, дорога прекрасно просматривается! – сказал Анри поравнявшемуся с ним Теодору. – Хотя, если желаете, нагоните ее, но, мне кажется, она хотела бы несколько минут побыть одна...

Теодор кивнул. Он не понимал, зачем Камилла затеяла эту прогулку по местам, связанным для нее и с любовью, и с предательством. Ведь Дампьер – владение герцогов де Шеврез. Зачем бередить раны и свои, и аббата? Похоже, Анри сейчас тоже нуждается в одиночестве...

– Вам нехорошо, святой отец? – спросил Виллеру, заметив, как побледнело и напряглось лицо аббата.

– Нет, все в порядке! – Анри через силу улыбнулся. – Просто... много воспоминаний. Я вырос здесь, в Кур-Санлисе. Вон за тем поворотом, если не ошибаюсь, лежит огромный валун, который в темноте легко принять за медведя.

Они повернули, и Анри обрадованно ахнул:

– Он на месте! Взгляните только – похож?

Да, камень в сумерках вполне можно спутать с медведем, прилегшим отдохнуть.

– Здесь охотятся, святой отец?

– Разве что на птицу... – Анри поморщился. – Хотя иногда тут устраивается охота на оленей или кабанов. Во всяком случае, так было раньше... Теперь посмотрите вон туда... Видите – кустарник образует живую беседку?

– Да вы почти поэт, святой отец! – признал Виллеру. – Только поэты способны разглядеть подобные мелочи!

– А военные сказали бы, что это превосходное место для засады? – прищурился Анри и неожиданно посерьезнел: – Давайте и в самом деле не оставлять нашу даму без присмотра. Мало ли что...

Но дама возвращалась сама: раскрасневшаяся, с блестящими глазами и опасной улыбкой на губах. Теодору показалось, что улыбка эта – несколько натянутая.

«Зачем нужен весь этот балаган? Я же вижу, что вам больно, госпожа де Ларди».

– Едем дальше, – объявила Камилла. Она казалась Теодору замерзшей, ему захотелось укутать ее плечи теплым плащом. Но холод, который идет из сердца, даже мехом горностая не согреешь.

Лес незаметно переходил в парк, а на холме действительно возвышался замок, едва видный – так густо столпились вокруг него деревья. Должно быть, летом здесь восхитительно, спокойно и тихо. Неподалеку бежала еще одна речушка – Серне, как сказал Анри.

– Смотрите, какие облака! – мечтательно промолвила госпожа де Ларди. – Похожи на фрегаты...

Недавней ее скованности как не бывало: ожила, будто расколдовали. Или заколдовали?

«У меня дар знакомиться с людьми, которые умеют превращаться в ледяные статуи. Герцог Энгиенский тоже так умеет: бешеный шквал, река слов и жестов, лавина непревзойденных усмешек – и вдруг застыл, и неподвижный взгляд в одну точку на четверть часа. Можно орать ему в ухо – не слышит, а потом, стоит бабочке на соседней прогалине качнуть цветок – и очнется, и все сызнова. Так и Камилла: то застывает в ледяном панцире боли, отчаяния или страха, то оттаивает – и живет взахлеб, как будто последнюю минуту».

Теодор специально придержал коня, и Анри с Камиллой уехали вперед. Теперь и ему захотелось немного побыть одному. Это иногда так необходимо – наедине с собой смотреть в это дикое небо и ни о чем не думать. Надо полагать, Вильморен сумеет защитить свою спутницу; все равно совершенно невозможно находиться рядом с ней ежечасно и избавлять ее от всех бед и волнений, а Анри – неизмеримо более давний для нее друг и защитник. Жизнь без волнений – не жизнь. Эту истину Теодор когда-то свято исповедовал, насыщая волнующими событиями собственные дни, пока маленький демон внутри не наелся и не успокоился. Камилла же чувствует весну и расправляет крылья – кто он такой, чтобы мешать ей летать?

В аббате Теодор чувствовал родственную душу, несмотря на то что Анри был гораздо более вероятным претендентом на сердце Камиллы, чем он сам. Ему можно доверить ее сердце. А вот Теодору с самого начала не следует ни на что рассчитывать...

Камилла обернулась и помахала ему рукой. Виллеру дал шпоры коню и приблизился к хозяйке.

– Не отставайте, шевалье, поглядите, какая красота! – прическа госпожи де Ларди слегка растрепалась, и сама она выглядела очень оживленной. – Этот замок, этот парк...

– Действительно, очень красиво, сударыня, – вежливо согласился Виллеру. Его больше интересовало, что чернеет в кустах неподалеку. Оказалось, старый пень. Чем-то он напомнил Теодору одного из офицеров герцогской ставки – маршала л'Опиталя. Кстати, надо бы съездить в город, узнать вести с фронтов.

– Мы подъедем к замку, Теодор, – сообщила Камилла. – Вы отправитесь с нами, или... Мне хотелось бы побеседовать с Анри, раз уж он не останется обедать.

Ну конечно же «или». Хотя он ждал этого, удар все равно оказался болезненным. Камилле очень нужно побыть с аббатом наедине. Что ж, он как раз желал одиночества...

– Я предпочел бы подождать вас здесь, сударыня. Меня не очень интересуют замки прошлого века, – любезно улыбнулся Виллеру. – Ваш спутник обеспечит вам достойную защиту.

Камилла подарила ему странный взгляд из-под ресниц – то ли благодарный, то ли обиженный, по лицу же аббата нельзя было понять – рад он или нет подвернувшейся возможности проехаться с прекрасной женщиной по местам, которые для них обоих так много значат. Теодор подождал, пока всадники скроются за поворотом, затем спешился, сошел с дороги, проваливаясь по щиколотку в мокрый рыхлый снег, привязал Фернана к одной из нижних веток старого дуба и отправился на прогулку.

Ушел он недалеко, всего шагов на тридцать: кусты раздвинулись, заискрилась водная гладь. Речушка Серне. Дальше пройти оказалось нельзя, и Теодор, оглядевшись, выбрал чудесное место на берегу, под еще одним раскидистым дубом. Шевалье устроился прямо на осевшем сугробе, прислонившись спиной к стволу дерева. Звонко чирикала в ветвях какая-то птица, мирно журчала вода. Королевская синь неба завораживала взгляд, и Теодор долго смотрел вдаль, туда, где изломанная линия холмов переходила в небеса. Когда у него от солнца заболели глаза, он смежил веки.

Ему почудился женский смех, но Виллеру знал: это – лишь отголоски видений, живущих здесь. Шевалье была известна в общих чертах история любви Франсуа к герцогине Мари де Шеврез, но он мог лишь гадать о подробностях, а отзвук прошлой любви и боли, кажется, еще жил в окрестностях замка. Может быть, здесь даже призраки бродят – те самые Мари и Франсуа... Возможно, они и под этим дубом любили сидеть. Не их ли это голоса?

– Франсуа, скажите мое имя!

– Мари...

– Еще!

– Мари!

– Еще, еще, еще!

– Мари, Мари, Мари!

И смех, звонкий смех:

– Вы учите его, чтобы не забыть?

– Я никогда не забуду вашего имени!

– Поклянитесь мне в этом!

– Вашим именем и клянусь...

Может быть, они и не произносили клятв. Может быть, дуб навещали лишь белки, но никак не пылкие влюбленные. Так причудливо сплетаются судьбы, поражая сложностью узора, и иногда кажется, что чужие истории любви до последней черточки повторяют твою собственную, а приглядишься – не имеют с нею ничего общего.