— Будет что-то горяченькое? — поинтересовался старый пердун Билл, заинтригованный просьбой друга.

— Ад вырвется из преисподней, я тебе гарантирую, — твердо пообещал Зед.

— Еду, — этот охуевший старикашка-поэт в кризисе стреднего возраста готов был забить на всю хуйню, типа неоплаченных счетов, и на слезы сожительницы и на текущие краны и все такое, только дай ему какой-нибудь угар, дай почувствовать себя Клинтом Иствудом на Диком Западе!

— Парфни — шепелявил своим отвратным испанским акцентиком Эль Гомисидро из Мадрида, великий гангстерито, — я великий и увзасный, я чую фшто-то, невфсероятная хадость, фрубаетесь, парни, а?

У «Говностаи Сатаны» вечер трудного дня. Посиделочки у костра, звезды в небе, и полная луна, взошедшая между прочим над пустошами северного Йоркшира.

Кролика поджаривают, результат очередного броска испанского ножа, как всегда удачного.

— Клянусь Адом, посреди пустошей, в погоне за кроликом, я жопой почуял чей-то взгляд незримый, — педрилка из Мадрида кликушествовал, что твой юродивый. А костер трещит, пламя танцует и тени бегут по байкерским рожам. Сова заухала, собака залаяла в ближайшей деревне, Демониловка, между прочим, называлась деревенька та.

— То есть там оборотень могло быть шататься, — по-германски звучно расхохотался Адольф Адольфович. — Педерастам-испанцам это есть бывает свойственно обнаружить.

— Я бы не смеялся на твоем месте, Адольф, — в разговор вступил Базука Безер, английский насильник и убийца № 1 в Лидсе, — в этих самых зловещих местах много чего происходило во времена седой старины, друиды там, например, человеческие жертвоприношения, что называется, и все такое, догоняешь, а? Я не шучу, мы натурально находимся в самых что ни на есть ведьмачьих местах.

— Болваны, вы че, очумели вконец, что ли? — рявкнул на правах фюрера Гомез Гитлер, — забыли, кто мы есть, а? Мы — «Говностая Сатаны», Дьявол наш Бог и Старший Брат. Он хранит нас, лелеет и опекает. А вы, бля, наложили в штаны, вместо того, чтобы осатанеть от счастья! Равнение на Ад, смирно!!! Поднимаю тост за здоровье Сатаны, который выслал какого-нибудь чертилку нам на защиту — и хлопнул мескаля стопочку, хрюкнул, пернул и рыгнул, как положено верному дьяволопоклоннику

— Мне вообще все до пизды, — пробормотал Стаггерли, — у меня есть своя африканская магия, она всегда прикроет мою черную жопу.

А на самом-то деле фашистский ниггер, несмотря на сатанинскую байду и страшную физическую силу, оставался в душе трусливым и добрым кроликом-католиком и свято верил в трусики божьей мамочки.

А в реальности все было значительно проще. Будь проще, что называется, и черти, то есть, наоборот, люди к тебе потянутся. И из-за границ света, не нашего белого, а того желто-оранжевого пятна вокруг кострища байкерского, тянулся холодный и жестокий взгляд Джонни-Грустняка. Он гладил свой нож и глаза его метали незримые молнии.

А байкеры бухали и радовались жизни. Все было как положено песне, пляски, меряние хуями, и все такое прочее.

В три часа утра, в строгом соответствии с правилами, они пропели свои литании Сатане и завалились отдыхать, как говорится после трудов неправедных.

Храпят, сопят в десять дырочек, попердывают, красота! Стандартная симфония после бухательного вечерочка.

А Джонни-Грустняк бдит во тьме. Он есмь демон отмщения, гладит свой нож и выжидает свой час. Черный ангел мести спускается на землю на крыльях ночи.

— Ох-ох-ох-ах-о-хуйня! — верещал Гомез Гитлер. — Всем подъем!!! Ебаный бля-оборо-бля-тень загрыз на хер нашего бравого педрилку из Мадрида! Болваны, подъем, пиздец наступает!

Проблема с Эль Гомисидро из Мадрида была серьезная. Диспозиция следующая: скорее всего какая-то сверхестественная сущность-сучность ночи с ним кое-что сделала. А именно: кастрировала, оторвала бошку, выпотрошила и отрезала пальцы и уши, суп-п-пер!

— Это не оборотень, тут я уж яйца на отсечение дам, — прошептал Стаггерли, согнувшись над телом боевого товарища. — У оборотней как правило нет привычки оставлять визитные, типа, карточки, — фашистский ниггер торжественно, как на похоронах, вытащил из жопы друга туза пик.

В общем и целом, дело обстояло вот так вот: пока честная компания отдыхала после попойки, некто или нечто провело серьезную работу. Сущность побеспокоилась даже о раннем завтраке — яйца и внутренности Эль Гомисидро из Мадрида аккуратненько запекались в остатках костра.

Пальцы рук и ног бывшего испанского гангстерито повтыкали в землю вокруг стоянки этих самых недочеловеков.

Голова, лишенная глаз, языка и зубов, торчала в мотоцикле.

— Мне все это кажется неким ребусом, парни, — задумчиво проборматал Стаггерли, и на всякий случай пошарил в трусах, на месте ли его болт.

— Вы так считаете, уважаемый Стаггерли, или полагаете? — передразнил его Базука Безер.

— Ты, белый пидор, не смей так разговаривать со мной, — взорвался фашистский ниггер, — или я порву твою белую английскую жопу! — негр аж пернул от возмущения. — Я насмотрелся на всю такую херню там! Во Вьетнаме!

— Ты, гуталин безмозглый, — захохотал Базука Безер. — Тебе только семь лет было тогда, не больше… Ты докурился до того, что стал ветераном Вьетнама, а?

— Я, блядь, потерял там лучших друзей, — разрывая волосы на жопе забился в истерике фашистский ниггер. А на самом деле бедняга Стаггерли действительно насмотрелся всякого пропагандистского Голливуда, что в сочетании с Вьетнамского травкой действительно подвинуло ему мозги в сторону "Апокалипсиса наших дней" Фрэнсиса Форда Копполы, не к утру он будет помянут.

— Всем заткнуться, пидарасы, молчать, гниды! — рявкнул, как всегда на правах фюрера, Гомез Гитлер.

— Какая хуй разница, Дракула, оборотни или Вьетнамские партизаны, важно только одно, какая-то ебическая сила идет за нами и вознамерилась порвать всех нас!!!

— Ну и кто бы это мог быть, как вы считаете, мой дорогой друг? — с явным вызовом процедил сквозь зубы Базука Безер. Его сарказм вывел из себя до сих пор молчавшего Адольфа Адольфовича. Он харкнул на тлеющие останки бравого педрилки из Мадрида и заорал как Берлинская национальная опера:

— В нашей поганой сатанинской байкерской жизни мы, блядь, сделали так много зла, ебтыть, что много кто хочет нам совершить ужасный, как пить дать, месть, — благородный тевтонский байкер негодовал. — Мудрецы Сиона, это уж сто пудов, — после такой глубокомысленной тирады немец приступил, как ему, немцу, и положено, к утреннему пиву. Для ритуального порядка он капнул немного на жареную требуху педрилки из Мадрида.

— Ни хуя подобного, эти пидарасы наняли бы вонючую компанию всяких там крючкотворов-адвокатов и таскали бы нас по судам до скончания времен, ни хуя это не они, ты гонишь, тут какая-то другая срань, — у гнилого ублюдка Базуки Безера всегда было свое особое мнение, англосаксонский индивидуализм, ебть копать не перекопать.