Гурьев всегда уделял пристальное внимание форме. И это действовало, - ещё как действовало, - и на мужчин, и на женщин. При росте в метр девяносто два сантиметра он весил чуть-чуть меньше пяти пудов. Пять пудов мышц и сухожилий, каждая клеточка которых была протренирована насквозь, так, что могла явить, по желанию своего владельца, полный диапазон состояний - от свободной текучести воды до гибкости и твёрдости дамасской стали. Не объём, - рельеф. За какое-то мгновение весь спектр эмоций - от испуга к восторгу и снова к благоговейному ужасу - промелькнул в глазах у девушки.

Для вящего контраста с демократической модой текущего момента Гурьев предпочитал не сатиновые трусы семейного фасона, а был упакован в плавки из безусловно неизвестного девушке синтетического материала, чья эластичная и плотно-поддерживающая фактура подчёркивала отнюдь не одни лишь прелести мускулатуры. Учтя это, Гурьев счёл анатомическое любопытство, промелькнувшее во взгляде спасённой наяды, извинительным. Впрочем, вполне академический характер любопытства не вызывал у Гурьева сомнений. И это следовало, безусловно, записать девушке в актив, - становиться объектом, равно как и субъектом свойственных юности страстей в планы Гурьева никак не входило:

– Даже если ты подумала, что я бесплотный дух, это не так. Тебе показалось.

Она быстро, но не поспешно, и это Гурьев тоже зафиксировал, захватила пальцами полотенце, прикрываясь.

– Нет, вы не дух, - улыбнулась она вздрагивающими губами - но глаза при этом оставались серьёзными и продолжали изучать Гурьева, - пристально. - Не дух, конечно. А кто? Осназ[12] ?

Надо же, какая наблюдательная, подумал он. Слова какие знает. Чудо, настоящее чудо. Ну-ну. Наступит, интересно, когда-нибудь время, когда девушкам в России не нужно будет ни знать таких слов, ни даже представлять себе, что такие слова вообще существуют? И думать о военных тайнах?! Нет, решил он. Я не доживу.

– Давай-ка я на царапину взгляну, - Гурьев, пропустив вопрос мимо ушей, так, словно он и не был задан, присел и быстро, профессионально пробежался пальцами по следу от ножа. На самом деле царапина, с облегчением понял он, даже шрамика не останется. А почему я думаю об этом?! Он выпрямился: - Ерунда. До свадьбы заживёт. Не били тебя?

– Нет, - девушка тряхнула волосами, - норовисто и сердито.

– Чудесно, - будто не замечая её гнева, Гурьев кивнул и продолжил: - План следующий. Моя одежда - метров сто восточнее по этому бережку. Наденешь мою рубашку, она сойдет за экстравагантный халат, и подождёшь меня у спасателей. А я схожу за таксомотором и отвезу тебя домой. Там переоденешься и вернёшь мне моё имущество. На всё про всё времени час, не больше, у меня дела. Как тебя зовут?

– Даша. Даша Чердынцева. А вы, всё-таки - кто? Вы ведь не флотский, загар у вас - не такой…

Это очень хорошо, Даша, подумал Гурьев совершенно спокойно. Это замечательно. И то, что ты Даша. И то, что Чердынцева. Не Мария не Иванова и не кто-нибудь ещё. Это очень хорошо. Очень. Дивно. Чудно. Прелестно. Восхитительно. Интересно, я что-нибудь - когда-нибудь - пойму?!

В личном деле Чердынцева не было никаких фотографий, кроме уставного снимка самого капитан-лейтенанта, - совершенно обыкновенного, такого, какими украшают кадровики десятки тысяч личных дел красноармейцев и командиров по всей стране. О дочери в личном деле сведений содержалось и вовсе на полстроки - правда, Гурьев отметил: имя хорошее, настоящее, "несовременное". Вот и всё, подумал он. Конец маскировки, вся бутафория - псу под хвост. Проклятье. Как такое могло получиться?!

– Я учитель, - Гурьев вздохнул. - Литературы.

– Не рассказывайте, раз нельзя, - невзирая на полотенце, Даша исхитрилась пожать плечами. Она почти совсем успокоилась - удивительно быстро, и её больше не колотила нервная дрожь. Ах, молодость, молодость, подумал Гурьев. Есть всё-таки хоть какие-то преимущества. - Вам же нельзя. Я понимаю.

И опять посмотрела, - нет, вовсе не на хронометр и не на браслет. На два - Даша не знала, как правильно они называются, - предмета, висевших у Гурьева на шее на длинных цепочках. Один - из металла, похоже, серебряный, и ещё один, поменьше - из неизвестного Даше светлого камня. Гурьев отрефлексировал её взгляд:

– Ну да, - подтвердил он, придавая голосу необходимые беспечные модуляции. - Нельзя. Я только что приехал. Сегодня. Замечательный у вас город. Зелёный, солнечный, тихий - просто прелесть. А осназ - это что такое?

– Не смейте таким тоном со мной разговаривать, - сказала девушка, и глаза её сверкнули так, что Гурьев весь подобрался. - Я не певичка из кафешантана, а мой папа - капитан боевого корабля. Так что я знаю, что такое осназ. Понятно?!

Вот оно, решил Гурьев, вот оно. Как же это?! Не бывает такого. Не бывает, и всё!

– Извини, пожалуйста, - он вздохнул. - Конечно, я тоже знаю, что такое осназ. И ещё много чего знаю. И я не стану никогда больше разговаривать с тобой, как с певичкой из кафешантана. Никогда. Обещаю. Честное слово. Простишь меня?

– Прощу, - кивнула Даша. - Только если слово держать будете.

– Буду, - без всякого лукавства подтвердил Гурьев. - Но я действительно работаю в школе. А самбо - это хобби.

– Это не самбо, - очень спокойно и тихо возразила девушка. - Такого самбо не существует. Вы обещали.

– На самом деле это именно самбо, - резко, словно кнутом, стеганул голосом Гурьев. Не хватало мне ещё тебе историю создания универсальной боевой системы докладывать и свою выдающуюся роль в её разработке и развитии, усмехнулся он мысленно. - Но ты права: на соревнованиях по самбо такого не показывают. И не будут показывать. Никогда. Я доходчиво излагаю? - И тотчас же, микшируя угрожающие нотки, улыбнулся: - Как считаешь, получится из меня учитель?

– Наверное, - Даша не очень неуверенно и с некоторой как будто опаской опять пожала плечами. - А где вы работать будете?

– В Первой школе.

– А я там учусь, - вдруг улыбнулась Даша. Улыбка была такая, что Гурьева едва не опрокинуло - мгновенная, неожиданная и разящая, как ночной выстрел в лицо. - Десятый "Б". Правда? У нас в школе?

Он кивнул, стараясь смотреть куда-нибудь поверх головы девушки. Лихорадочно пытаясь понять, на кого она так удивительно, невероятно похожа. Похожа до такой степени - Гурьев готов был поклясться: эти глаза, эту мимику, моторику - он уже где-то видел. Где? Когда? И не мог никак вспомнить, - он, с его феноменальной от рождения, а потом развитой годами специальных упражнений зрительной памятью. Он даже испытал нечто, отдалённо напоминающее раздражение. Очень уж некстати оказалась внезапная "амнезия". Ну, а совпадение времени и места - просто не лезло ни в какие ворота. А тут ещё - такая улыбка.