— Оно и правда, что легавым не часто приходится спать в своей постели. Странно, но вы совсем не похожи на полицейского. Я знала одного такого — он был сержантом, — высокий, смуглый, его звали Леонард…

Но Мегрэ Леонард не интересовал.

— Я вам еще пригожусь, а? Может, мне вернуться к ним, как будто ничего и не случилось? Тогда я смогу каждый вечер рассказывать вам, что там произошло за день.

— Мы увидимся с вами завтра, — сказал он. — Пойдемте, пожалуйста, со мной…

Прежде чем надеть пальто и шляпу, она снова поправила волосы перед зеркалом и, схватив со стола бутылку с наливкой, спросила:

— Разрешите? Я столько говорила, столько думала… А вы не пьете?

Не имело смысла рассказывать ей о том, сколько кальвадоса он за этот день выпил по воле папаши Помеля.

— Я могу еще многое порассказать вам. Есть люди, которые пишут романы, а не пережили и четверти того, что я. Если бы я взялась писать…

Мегрэ зашел на кухню, поцеловал жену в лоб.

— Может случиться, я поздно вернусь, — предупредил он.

Неподалеку от бульвара Вольтера, в переулке, сдавались меблированные комнаты.

Швейцар выбрал ключ на щитке.

— Номер восемнадцать. На втором, налево. Выйдя из отеля, Мегрэ бросился в метро; автоматические дверцы захлопнулись, и он долго ехал в сумеречном свете подземки, машинально наблюдая за поздними пассажирами, на лицах которых играли причудливые тени.

Он долго бродил по безлюдным, едва освещенным улицам, пока не нашел наконец неподалеку от ворот депо ля Виллет большой сарай, загроможденный фиакрами с поднятыми вверх оглоблями. В глубине двора веяло теплом из конюшен.

— Корни? Нет, он еще не возвращался. Подождите его, если хотите.

Только в половине первого ночи во дворе появился совершенно пьяный извозчик.

— Дама с улицы Шапталь? Обождите-ка! Она дала мне франк на чай. А высокий брюнет…

— Какой высокий брюнет?

— Тот, который остановил меня на улице Бланш, черт возьми, и велел ожидать на улице Шапталь, против номера… номер… Смешно, но я никогда не запоминаю номера… В моей работе это, прямо скажем…

— Вы ее отвезли на вокзал?

— На вокзал? На какой вокзал?

Извозчика покачивало. Мегрэ брезгливо стряхнул с пиджака мокрое месиво из жевательного табака, которое его развеселый собеседник лихо сплевывал прямо на него.

— Во-первых, совсем не на вокзал… А потом…

Мегрэ сунул ему франк в руку.

— Это отель против Тюильрийского сада, на небольшой площади… Погодите-ка… Название памятника… Я всегда путаю названия памятников… «Отель дю Лувр»… Пошли, малютка! — обратился кучер к своей лошади.

Метро было уже закрыто, автобусы и трамваи не ходили, и Мегрэ пришлось тащиться пешком по бесконечно длинной улице Фландр, прежде чем он добрался до оживленных площадей центра.

Ресторан «Клиши», должно быть, давно уже был закрыт, и Жюстен Минар возвратился в свое жилище па улице Ангиен, где его ждало объяснение с женой.

Мегрэ брился перед зеркальцем, подвешенным в столовой на оконный шпингалет. Для них — для него и для жены — то были самые радостные минуты дня. Они распахивали окна, наслаждаясь прохладой раннего утра. До них доносились удары молота из ближайшей кузницы, грохот грузовиков, ржание лошадей и даже едва уловимый запах свежего навоза из соседней конюшни.

— Ты думаешь, она действительно ненормальная?

— Если бы она осталась жить в деревне, вышла бы замуж и завела с десяток детей, это бы так не бросалось в глаза.

— Взгляни-ка, Мегрэ! Кажется, твой друг бродит у нас под окнами.

Мегрэ, как был, с намыленной щекой, высунулся в окно и тотчас же узнал Минара, терпеливо дожидавшегося его на улице.

— Ты не хочешь предложить ему подняться?

— Пожалуй, не стоит. Через пять минут я буду готов. А ты собираешься выходить сегодня?

Мегрэ редко спрашивал у жены, какие у нее планы на день, и она тотчас догадалась, что он имеет в виду.

— Ты хотел бы, чтобы я присмотрела за барышней?

— Весьма возможно, что я тебя об этом попрошу. Если я брошу ее одну на произвол судьбы в Париже, то при ее страсти к болтовне она бог знает что наплетет.

— Ты сейчас к ней?

— Немедленно.

Только он вышел из подворотни, как к нему подошел Минар и, зашагав бок о бок с ним, спросил:

— Что мы делаем сегодня, шеф?

Много лет спустя Мегрэ припомнил, что щуплый флейтист был первым человеком, назвавшим его шефом.

— Вы ее видели? Узнали что-нибудь? А я почти не спал. Только я собрался лечь, как один вопрос отбил у меня сон.

В утренней тиши шаги их звучали гулко. Проходя бульваром Ришар-Ленуар, они издали наблюдали, как постепенно оживлялся бульвар Вольтера.

— Если стреляли, то, безусловно, стреляли в кого-то. И тогда я задал себе вопрос — в него попали?.. Я вам не очень надоел?

Надоел! Но ведь и сам Мегрэ без конца задавал себе этот же вопрос.

— Предположим, пуля ни в кого не попала. Конечно, трудно поставить себя на место этих людей… Но все же, мне кажется, к чему было им устраивать такой спектакль, если не было ни раненых, ни убитых? Улавливаете мысль?.. Как только меня выставили за дверь, они бросились приводить в порядок комнату, чтобы никто ничего не мог заметить. Еще одна деталь: помните, когда дворецкий пытался оттолкнуть меня, какой-то голос на втором этаже произнес: «Живее, Луи!» Словно там что-то происходило, верно? И если барышню запихнули в комнату горничной — так это потому, что она была слишком взволнована и в случае необходимости не смогла бы сыграть свою роль… Я весь день свободен, — добавил Минар без перехода. — Можете располагать мною, как вам угодно…

Рядом с меблированными комнатами, где Жермен провела ночь, было расположено кафе с террасой и мраморными столиками. Мальчишка-рассыльный, казалось, сошел со страницы рекламного календаря. Взгромоздившись на лестницу, он протирал стекла.

— Подождите меня здесь.

Мегрэ колебался. А не послать ли ему наверх Минара? Если бы Мегрэ спросили, зачем он хочет снова повидать горничную, ему, пожалуй, трудно было бы ответить сразу. В это утро он ощущал какую-то странную потребность быть одновременно повсюду. Он почти испытывал тоску по «Старому кальвадосу» и корил себя за то, что в данную минуту не наблюдает из окна ресторанчика за всем происходящим на улице Шапталь. Теперь, когда он знал чуть больше об обитателях особняка, ему казалось, что все это — вид Ришара Жандро, садящегося в машину, его отца, направляющегося к карете, Луи, стоящего на тротуаре, — приобрело бы в его глазах совсем иную окраску.

Ему хотелось быть и в «Отель дю Лувр», и на авеню Де Булонь, и даже в Ансевале.

Из всех людей, с которыми связал его случай два дня назад, только один человек был в поле его зрения, и он инстинктивно цеплялся за него.

Удивительное дело! Чувство, владевшее им, уходило своими корнями куда-то глубоко в его детство. Даже если бы смерть отца не прервала его занятий медициной на третьем году обучения, он все равно никогда не стал бы настоящим медиком, врачом по призванию.

Честно говоря, он не мог бы тогда сказать, какой другой профессии он отдает предпочтение. Еще мальчишкой, живя в деревне, он догадывался, что большинство людей занимаются не своим делом, что они сидят не на своих местах только потому, что не знают твердо, чем им заняться в жизни.

И вот, представлял он себе, появляется человек умный, все отлично понимающий. Он должен быть одновременно и врачом, и священником, и с первого же взгляда уметь определять предназначение человека.

К такому человеку ходили бы за советом, как к врачу. Он был бы в некотором роде исправителем судеб. Не только потому, что он умен. Собственно говоря, ему вовсе ни к чему быть необыкновенно умным. Просто он должен уметь смотреть на мир глазами того человека, с которым ему придется столкнуться.