— Подлая! Ты воображаешь, что мое доброе имя может пострадать от ничем не подтвержденных показаний из твоих уст?

— Отец Рокко! Впервые за то время, что я имею удовольствие быть с вами знакомой, я вижу нарушение вами правил учтивости. Я оставляю вас, чтобы вы успели стать самим собой. Если вы пожелаете извиниться за то, что назвали меня подлой, и захотите приобрести восковую маску, почтите меня своим посещением до четырех часов дня и принесите с собой двести скуди. Если вы промедлите после четырех, будет уже поздно.

На миг стало тихо. А затем Нанина поняла, что Бригитта уходит, так как услышала шелест платья на лужайке перед беседкой. К несчастью, услышал его и Скарамучча. Он завертелся в руках Нанины и зарычал.

Шум потревожил отца Рокко. Нанина услыхала, как он встал и покинул беседку. Быть может, у нее еще хватило бы времени спрятаться за деревьями, если бы она сразу вернула себе самообладание; но она была не способна ни на какое усилие. Она не могла ни соображать, ни даже пошевелиться. Дыхание замерло в ее груди, когда она увидела тень священника, медленно скользившую по траве и огибавшую беседку. Еще мгновение, и они очутились лицом к лицу.

Он остановился в нескольких шагах от девушки и пристально смотрел на нее в мертвом молчании. Она все еще сидела, согнувшись, под стеной беседки и одной рукой машинально удерживала собаку. Это было счастьем для патера. Страшные клыки Скарамуччи были оскалены, косматая шкура топорщилась, глаза горели, угрюмое рычанье перешло на свирепые ноты. Он был готов растерзать в минуту не только отца Рокко, но и все духовенство Пизы.

— Ты подслушивала, — спокойно сказал священник. — Я вижу это по твоему лицу. Ты все слышала.

Она не могла ответить ни слова; не могла отвести глаз от него. Неестественное спокойствие его лица и упрямое, нераскаянное, беспредельное отчаянье в его взоре наполнили ее ужасом. Чего бы она не отдала, лишь бы быть в силах подняться на ноги и убежать подальше!

— Однажды я не поверил тебе и потом тайно следил за тобой, — снова заговорил отец Рокко после короткого молчания, задумчиво и со странной тихой печалью в голосе. — А теперь, как я поступил с тобой, так и ты поступаешь со мной. Когда-то ты вверила надежду своей жизни в мои руки. Потому ли, что они не были достойны доверия, разоблачение и гибель постигают меня, а ты стала орудием возмездия? Может ли быть такова воля неба, или это просто слепое правосудие случая?

Он с сомнением устремил взор ввысь, в сверкающий небосвод, и вздохнул. Глаза Нанины по-прежнему были прикованы к нему. Должно быть, он почувствовал на себе их взгляд, потому что вдруг опустил глаза и снова посмотрел на девушку.

— Что же ты молчишь? Чего ты боишься? — спросил он. — Я не могу причинить тебе вреда: возле тебя твоя собака, и рабочие — в нескольких шагах. Я не могу причинить тебе вреда, да и не хочу. Иди назад в город; расскажи то, что ты слышала, верни разум человеку, которого любишь, и погуби меня. Это твое дело, исполни его! Я никогда не был твоим врагом — даже тогда, когда не доверял тебе. Я и теперь не враг тебе. Не твоя вина, что роковое несчастье свершилось через тебя; не твоя вина, что я отвергнут как орудие справедливого возмещения ущерба Церкви. Встань, дитя, и ступай своей дорогой, а я пойду своей и подготовлюсь к тому, что будет. Если мы никогда больше не встретимся, запомни, что я расстался с тобой без единого резкого слова или гневного взгляда, расстался так, зная, что первые же слова, которые ты произнесешь в Пизе, будут смертельны для моего доброго имени и сокрушительны для великой цели моей жизни.

Выговорив это все с тем же спокойствием, которое с самого начала отмечало его поведение, он еще немного поглядел ей в глаза, вздохнул снова и отвернулся. Уже исчезая среди деревьев, он произнес «прощай!» — но так тихо, что она еле расслышала. Странная неуверенность затуманила ее мысли, когда она потеряла его из виду. Она ли обидела его? Или он — ее? Его слова смутили ее простое сердце и тяжестью легли на него. Неясные сомнения, и страхи, и внезапное отвращение к этому месту за беседкой овладели ею. Она встала на ноги и, не отпуская пуделя от себя, поспешила из сада на дорогу. Там широкий поток солнечных лучей и вид раскинувшегося перед ней города изменили ход ее мыслей и обратили их всецело на Фабио и на будущее.

Жгучее нетерпение поскорее вернуться в Пизу охватило ее. Она, насколько могла, ускорила шаг. Врач был во дворце, как сказали ей слуги, без дела слонявшиеся по двору. Как только она показалась перед доктором, он понял, что случилось что-то важное, и повел ее из комнаты больного в пустой кабинет Фабио. Там она рассказала ему все.

— Вы спасли его! — радостно воскликнул доктор. — Теперь я ручаюсь за его выздоровление. Пусть только эта женщина придет сюда за наградой; предоставьте мне поговорить с ней так, как она того заслуживает! А до тех пор, дорогая моя, ни под каким видом не уходите из дворца без моего разрешения. Я сию же минуту напишу синьору Андреа д'Арбино, чтобы он пришел и услышал о вашем необычайном открытии. Ступайте назад и читайте графу, как обычно, пока я не позову вас опять. Но помните: ни слова ему пока из того, что вы мне сказали! Он должен быть осторожно подготовлен к тому, что мы имеем ему сообщить, и оставаться в полной неизвестности до конца наших приготовлений.

Д'Арбино сам явился в ответ на послание доктора, и Нанина повторила ему всю историю. Когда девушка окончила свой рассказ и удалилась, д'Арбино и доктор на некоторое время заперлись вдвоем. Незадолго до четырех часов они снова вызвали ее в кабинет. Доктор сидел за столом, на котором лежал мешок с деньгами, а д'Арбино наставлял одного из слуг, объясняя ему, что, если во дворец явится дама по вопросу о выпущенном им объявлении, ее следует немедленно провести в кабинет.

Когда часы пробили четыре, Нанине было предложено расположиться на диванчике под окном и ждать там, пока ее не позовут. Когда она заняла указанное ей место, доктор опустил одну из гардин, чтобы скрыть ее от всякого, кто вошел бы в комнату.

Прошло около четверти часа; а затем дверь распахнулась и в комнату вошла Бригитта, собственной персоной. Доктор поклонился, а д'Арбино предложил ей стул. Она превосходно владела собой и весьма изящно поблагодарила их за любезность.

— Я полагаю, что предо мною близкие друзья графа Фабио д'Асколи? — начала Бригитта. — Разрешите спросить, полномочны ли вы действовать от имени графа в отношении награды, предлагаемой этим объявлением?

Осмотрев объявление, доктор сказал, что дама совершенно права, и выразительно указал на мешок.

— Итак, вы готовы, — с улыбкой продолжала Бригитта, — выдать награду в двести скуди тому, кто может указать вам женщину, носившую желтую маску на балу у маркиза Мелани, и рассказать, как ей удалось воспроизвести лицо и фигуру умершей графини д'Асколи?

— Конечно, готовы! — с некоторым раздражением ответил д'Арбино. — Как люди чести, мы не привыкли обещать то, чего не намерены, при соответствующих условиях, исполнить.

— Простите меня, дорогой друг, — вмешался доктор, — Мне кажется, вы немного погорячились. Дама совершенно права, принимая меры предосторожности. Вот у нас здесь двести скуди, — продолжал он, похлопывая по мешку с деньгами. — И мы готовы уплатить эту сумму за требуемые сведения. Однако, — и тут доктор недоверчиво передвинул мешок со стола к себе на колени, — нам нужны доказательства, что лицо, претендующее на награду, действительно имеет на нее право.

Глаза Бригитты жадно следили за мешком.

— Доказательства! — воскликнула она, доставая из-под плаща небольшую плоскую коробку и толкая ее через стол к доктору. — Доказательства! Тут вы найдете такое доказательство, которое установит мое право вне всяких сомнений.

Доктор открыл коробку и посмотрел на лежавшую внутри восковую маску; потом передал ее д'Арбино и снова положил деньги на стол.

— Содержимое этой коробки, конечно, способно объяснить многое, — сказал он, слегка подталкивая мешок к Бригитте, но не снимая с него руки. — Женщина в желтом домино была, я полагаю, одного роста с покойной графиней?