– Что именно? – немного нервно спросила Зария.

Вместо ответа мадам Бертин подошла к туалетному столику, взяла расческу и провела ею по волосам девушки.

– Что за безобразная прическа! – воскликну­ла она. – В этом вся Англия!

– Но ее сделал француз, – возразила За­рия. – До этого было еще хуже.

– Ба! Француз, постоянно живущий в Анг­лии, утрачивает чутье, – презрительно изрекла мадам Бертин. – Только в Париже парикмахер сначала изучает женщину и лишь потом при­ступает к прическе. Прическа должна допол­нять лицо, а не быть красивой сама по себе.

– Мне казалось, что так я выгляжу гораздо лучше, – немного упрямо сказала Зария.

– Значит, до этого ваша прическа была просто ужасной, – ответила мадам Бертин. – Эти тяжелые волны совсем не подходят к ва­шему маленькому личику. Разве вы сами не видите? Все эти спадающие линии делают ва­ше лицо более острым, более худым, более… как это лучше сказать по-английски? – более изможденным.

– Возможно, вы правы, – робко согласилась Зария.

– Возможно! – Мадам развела руками. – Я расскажу вам, милочка. Знаете, что я сделала прежде, чем решиться на это предприятие?

Она остановилась, и Зарии ничего не остава­лось, как только спросить:

– Что же?

– Сейчас узнаете. Я, Лулу Бертин, прослав­ленный модельер, снова пошла учиться! Я пошла ученицей – обычной, робкой ученицей – к Антони. Вы знаете, кто это?

Зария покачала головой.

– Какое невежество! – воскликнула мадам Бертин. – Антони, милочка, король парикма­херов, он уникален, он художник, гениальный художник! И вот я пошла к нему и умолила его посвятить меня в секреты своего мастерства. Сначала он посмеялся, а потом увидел, что я говорю абсолютно серьезно.

– Вы научились стричь? – спросила Зария.

– Я научилась моделировать волосы, – по­правила ее мадам Бертин. – Научилась изобре­тать прически, которые выражают индивиду­альность того человека, который их носит.

– Но зачем вам это понадобилось? – спросила Зария.

– Я надеялась, что вы зададите мне этот вопрос, – удовлетворенно произнесла мадам Бертин. – Я объясню вам. Я еду в Алжир, чтобы открыть там новое дело. Я хочу сказать новое сло­во в моде. Как я могу осуществить это, если женщины, которые будут носить мою одежду, не обладают французским вкусом? Они же ни­когда не бывали в Париже, они живут в Алжи­ре! Что я смогу, если их волосы будут завиты или острижены так, как это делали двадцать лет назад?

Она остановилась, чтобы перевести дыхание, и Зария сказала:

– Наверное, это очень важно… я имею в виду волосы…

– Важно? – воскликнула мадам Бертин. – Да важнее этого ничего нет! Прежде всего обра­щают внимание на прическу! Как там выразил­ся поэт? «В царственном сиянии волос» – как это справедливо!

– Значит, вы научились искусству парикма­хера, – сказала Зария.

– Я не гордая, я не стыжусь признаться в том, чего не знаю, – ответила мадам Бертин. – Я сидела у ног Антони, и он показывал мне свое искусство, он учил меня стричь волосы, укла­дывать их. И в конце концов он сказал: «Ма­дам, если когда-нибудь вы останетесь без рабо­ты, мой салон к вашим услугам».

– Вы поступили очень умно, – сказала За­рия.

– Разве только умно? Вы не понимаете, что я уникальна! Я – Лулу Бертин! Именно поэтому я говорю вам, что могу сделать из вас красави­цу, с которой никогда не сравнится эта куколь­ная Кейт! Ба! В любой столице найдется тысяча похожих на нее женщин! А теперь за работу! У нас нет времени на разговоры!

– Что вы собираетесь делать? – встревожи­лась Зария.

– Я хочу, чтобы ваши волосы выглядели так, как им подобает, – ответила мадам Бертин. Она достала из ящика несколько пар ножниц и, поднимая волосы расческой, начала стричь. Зария вскрикнула от ужаса:

– Вы же все сострижете!

– И прекрасно! – ответила мадам. – Их надо постричь покороче. Они должны подниматься вверх, а не спадать на плечи. Вместо локонов будут завитки. Вы знаете, что я хочу вам сде­лать? Какую прическу я задумала?

– Нет, – нервно произнесла Зария. На пол сыпались длинные пряди сострижен­ных волос, и девушке стало казаться, что мадам Бертин сошла с ума.

– Я сейчас расскажу вам одну историю, – го­ворила мадам Бертин, орудуя ножницами. – Однажды два парикмахера, – достаточно из­вестных, у которых были свои салоны, – пое­хали отдыхать в Италию. Они гуляли в горах и наткнулись на двух пастушков, которые пасли овец. Один из мальчиков подстригал волосы другому. Это зрелище позабавило парикмахе­ров, и они остановились посмотреть. Мальчик использовал совсем другой метод стрижки, чем тот, который практиковался повсюду. Сначала он намочил волосы, а потом начал подстригать их лесенкой, так что верхние пряди были чуть короче нижних. Под конец стрижки его друг стал походить на бога Пана. У него были вью­щиеся от природы волосы, и не хватало только свирели.

Мадам Бертин остановилась, чтобы переве­сти дыхание, и чуть откинулась, чтобы полюбо­ваться на свою работу.

– Парикмахеры пришли в восторг, – про­должала она. – Со свежими впечатлениями они вернулись в Париж. И вскоре появилась новая стрижка. Парикмахеры отказались от хи­мической завивки. Из-за нее завитки выглядят прилизанными, будто приклеенными, прида­вая прическе искусственный вид, который уби­вает истинную красоту. Прическа «под пастуш­ка» стала криком моды.

– Вы хотите причесать меня в таком стиле? – спросила Зария.

– Естественно! Но сидите смирно, – сказала мадам Бертин. – Вы еще сможете посмотреть на себя. А сейчас не дергайтесь. Мне надо точ­но соблюсти пропорции. Помните, красота прически зависит от верности линий.

«Нельзя было позволять ей стричь меня, – между тем думала Зария. – Я буду выглядеть еще хуже, просто как пугало».

Однако она чувствовала, насколько бесполез­но спорить с мадам, отстаивать свои желания или вкусы. «Возможно, – думала она, слыша пощелкивание ножниц рядом со своим затыл­ком, – мадам все-таки знает, что делает».

Зария до сих пор удивлялась, как, несмотря на свой возраст и неправильные черты лица, француженка умудрялась производить впечат­ление привлекательной, элегантной женщины.

В этих густо оттененных глазах и красных вы­пяченных губах была какая-то таинственная притягательная сила.

Зария вздохнула и тут же забыла и о мадам Бертин, и о щелкающих ножницах у своей го­ловы. Она снова думала только о Чаке, о том, что он сейчас делает. Сердце ее упало, когда она вспомнила о Кейт. Сейчас она, должно быть, смотрит на него своими живыми голу­быми глазами и держится тонкой белой рукой за его руку.

«Разве найдется мужчина, который смог бы противиться ее обаянию? – с горечью подумала Зария. – А впрочем, разве Кейт, в свою оче­редь, могла сопротивляться обаянию Чака?»

Зария повторяла в памяти те слова, которые говорил ей Чак с момента их первой встречи. Он был так добр к ней. Пожалуй, доброта – его основная черта. Ни на мгновение он не допус­тил, чтобы в его присутствии она почувствовала себя безобразной, непривлекательной или ненужной.

Она ощутила ком в горле, вспомнив, как он был заботлив с ней, как помог сесть в такси и выйти из него, как поддержал ее, когда она поднималась по трапу на яхту, как всегда предупре­дительно отодвигал для нее стул, когда она са­дилась за стол, как он накануне укрыл ей ноги пледом и сказал, что ей нельзя простужаться.

Это и еще многое другое. Он подумал о том, чтобы достать ей более удобную одежду для пу­тешествия на яхте, он говорил, что она может довериться ему, а он будет заботиться о ней. «Боже, не допусти, чтобы Кейт завладела им».

Зария чуть не произнесла эти слова вслух, но вовремя взяла себя в руке. Она посмотрела в зеркало и увидела, что мадам Бертин наблюдает за ней.

– Вы страдаете, милочка, – сказала она. – Почему? Боитесь, что ваш жених попадется на удочку к Кейт? Не бойтесь. Он быстро разбе­рется, что она всего лишь пустышка с курины­ми мозгами и телом, которое с таким же успе­хом могло быть набито соломой, потому что Господь, создавая ее, забыл дать ей сердце.