- Все нормально.

Многие так работают в науке, заранее зная, что ничего не получится. Отрицательный результат - это тоже положительный результат. И я должна. Почему я считаю, что вижу лучше других?

- Что ты делаешь, Роб, когда видишь, что работать бессмысленно? Повтори.

- Работаю. Или делаю вид.

Я вижу в его волосах раннюю седину, слышу нервозность в голосе. Он и раньше был нервным, постоянно крутил что-нибудь в пальцах, отстукивал дробь, много смеялся, торопился, острил. Пожалуй, он стал нервнее.

- Ты обедала?

Два часа. Весь институт уже пообедал. В это время обедают начальники: начальники лабораторий, отделов, главный инженер, главный бухгалтер, директор.

В коридоре мы встречаем Алю со скальпелем. Как обычно, у нее такой вид, как будто она хочет меня о чем-то спросить. Соседняя лаборатория заставила коридор ящиками с заливкой. На их улице праздник, внедряются в промышленность. Все возбуждены, куда-то едут и жалуются на шум, который устроили сами. Ах, реклама, пресса, ах, корреспонденты, не умеют писать и в химии не смыслят и все опошляют! Пусть они к нам не ходят! Если так говорят, значит, дела идут хорошо.

Худенький мальчик в очках взваливает на спину ящик с пенопластом, похожим на взбитые сливки, и бежит по лестнице вниз, показывая, как легко тащить этот ящик, он огромен, но не имеет веса, Кто-то кричит:

- Старик, попроси его пластинки бандеролью послать. Привет Москве!

- Внедряетесь! - говорит Роберт в сторону дверей, откуда кричали про пластинки. - Молодцы!

- Что делать? - спрашиваю я.

- Прежде всего надо разрезать институт на несколько частей, - говорит он. Мне представляется, как мы режем наш бедный институт на части. Я смеюсь. Реорганизовать и профилировать - это нам всегда требуется. Смейся. Только запомни этот смех.

Я знаю, что смеяться нечего. Но мы смеемся.

В вестибюле дома с колоннами запах ванильного теста, яблочного пирога с корицей. Кажется загадочным, почему так прекрасно пахнет в вестибюле и так неважно в столовой.

Столовая помещается в подвале. Надо пройти через бетонные бункера, и попадешь в просторную конюшню с низкими потолками. Само по себе это вполне современно и могло бы даже нравиться, если бы не мокрые столы и мягкие ложки и вилки. В ноже и вилке все же должна быть какая-то жесткость и надежность, а эти гнутся от прикосновения и потому имеют странные формы.

Надо взять поднос, положить на него странные ложки и вилки, поставить поднос на металлические рельсы и ехать с ним от раздатчицы к раздатчице. Порядок получения блюд обратный порядку обеда. Кофе, беф-строганов, суп.

Некоторые толкают свои подносы весело и просто, не придавая особого значения этому обряду.

Роберт читает меню, говорит комплименты кассирше, старушке, которой никто не говорит комплиментов.

А вон физики, берут в буфете минеральную воду.

Некоторые словно стесняются того, что все-таки приходится обедать каждый день. Серьезные люди должны стоять с подносами, и это им нелегко. Другие стараются подчеркнуть ничтожность происходящего, шутят, но с оттенком язвительности. Например, начальник лаборатории, в прошлом директор различных заводов, "домов, пароходов", бывший министр мистер Твистер, Иван Федотович Тереж.

Увидев меня, Иван Федотович кричит:

- Ах, какая девица бесподобная! Мне бы годков двадцать сбросить, даже пятнадцать, и то уже было бы в норме. Не шучу.

Он все шутит. Рассказывают, что в прежние времена он был суров и крут, но шутил. Даже, говорят, любил пугать. И сейчас все шутит.

Это Тереж спихнул на меня тему N_1 и тему N_2 с феноменальной ловкостью, это были его темы.

- Помню, стояли мы в Рейхенбахе, паршивенький такой городишко... Будет очередная "дамская" история Тережа из военных воспоминаний. У него их не счесть. Я дергаю поднос, проливается суп.

- Осторожнее на поворотах, гнедиге фрау, - смеется Тереж.

За столом в одиночестве сидит наш подкупающе молодой директор и демократично хлебает борщ. К нему подсаживается Тереж, говорит громко:

- Ну что это все такое, скажите вы мне. Где белоснежные скатерти, где фужеры с минеральной водой, где цветы, где, понимаешь, хрусталь, где культура? Нет, товарищи, товарищи, как хотите, а я враг самообслуживания, сторонник обслуживания. Мельчаем.

Шутит Тереж. "Мельчаем" - лейтмотив его шуток.

А директор, обычно не расположенный шутить, подает серьезную реплику:

- С завтрашнего дня буфет будет открыт с утра и до вечера.

За другим столом сидят две женщины. Одна из них - маленькая, с мягкими начесанными на лоб волосами, с яркой седой прядью - ученый секретарь. Она тихо и старательно выговаривает слова:

- Садитесь с нами, Мария Николаевна, мы обсуждаем планы на лето. Это такая приятная тема, что, хотя до лета еще далеко, поговорить об этом и то большое удовольствие.

Очень грамматичная, любезная и важная женщина, выговаривает все точки и все запятые.

- Садись с ними. - Роберт пожимает мне руку и шепчет: - Внедряйся.

- Как вы устроились, довольны ли вы своей квартирой? - спрашивает меня ученый секретарь Зинаида.

- Благодарю вас, я пока еще живу в гостинице, но в скором времени перееду, - отвечаю я, мгновенно впадая в грамматический стиль. Теперь буду так говорить весь день.

- В нашем институте стало традицией вручать ключи от квартиры вновь прибывающим товарищам, - продолжает Зинаида все в том же духе.

- А мне не вручили.

- А мне вручили, - говорит вторая женщина, Нинель Петровна. - Я, когда приехала, поставила чемодан, села, огляделась и как начала реветь! Вот оно, одиночество в малогабаритной квартире. Все комнаты из каких-то кусков. И квартира новая, а кажется, что в ней уже кто-то жил. Везде подтеки, все обшарпанное. Такая тоска, господи, думаю, куда меня занесло! Еще прошлась по старому городу, эта старина чертова так на меня подействовала, могу только реветь. Ну чего тебе здесь надо, чего ты не видела, ведь работала в Ташкенте, город-красавец, виноград, абрикосы ведрами!.. Реву и реву.

- Наш город также очень своеобразен, в нем надо пожить, чтобы его полюбить, и старина и родные березы, - Зинаида обводит рукой стены столовой, - всегда будут дороги русскому сердцу.

- Самое главное, чтобы был на высоте институт, - говорю я внушительно.

- Институт, институт, - бормочет Нинель Петровна, женщина-загадка.

Она ничего не делает, и не год, не два, а со дня основания института, как приехала из Ташкента. На нее даже не сердятся, с интересом наблюдая, что будет дальше. Своими крепкими белыми руками она отшвыривает всякую работу, какая только попадается на нашем научном пути. Если о ней вспомнят: вот поручим Нинель Петровне, - она поднимается, солнечно-рыжая, румяная, в пуховых кофтах, с крутыми, сильными плечами, и начинает отбиваться.

- Вы что? - говорит она, нисколько не стремясь к научно-академическому стилю. - Я вам девочка здесь? Вы что думаете? Кто это будет делать, я?

Директор сердито скажет:

- А что, я? - И замолчит. Он человек деликатный, перед наглостью он пасует.

Ну, может быть, скажет укоризненно:

- Нинель Петровна, Нинель Петровна, мы можем не только попросить, мы еще можем приказать.

А она обведет собрание немигающими, несмеющимися серыми глазами, пожмет плечами и сядет на место. Она все сказала. И проходят эти дешевые номера, вот что удивительно.

- Вчера в обувном были хорошенькие кларки, - замечает Нинель Петровна.

- Мои вишневые с пупочкой сносились за месяц, вот вам, пожалуйста, англичане, - говорит Зинаида, - один вид.

- Поэтому я перестала покупать кларки, - заключает Нинель Петровна.

Мне бы поддержать разговор, у меня тоже есть что сказать-по этому поводу, но тема исчерпана раньше, чем я сообразила, что речь идет о туфлях английской фирмы "Кларкс".

Директор пообедал и ушел. Тереж ушел, пошутив что-то насчет женского клуба и трудовой дисциплины. Роберт, уходя, помахал портфелем и незаметно мне подмигнул. Выехала уборщица с железным ящиком на колесиках и собирает посуду. Это почти цирковой номер: посуду кидают об железо, и она не бьется. Летят изогнутые вилки, летят тарелки и граненые стаканы.