— В этом нет нужды. Ты расслышала.

В глазах у нее потемнело.

— Сейчас опять припадок будет, — с плохо скрываемым отвращением высказалась Грандиоза вне поля зрения. Аранта стиснула зубы, силясь отогнать прочь злорадную холодную ночь, вздымавшуюся к голове от сердца.

Вот она, мертвая тишина в ее сознании. В панике она вновь и вновь тянулась к этому морю молчания, как вновь и вновь мы прикасаемся языком к больному зубу. Она готова была обрадоваться даже вспышке боли. Тщетно. Рэндалл Баккара, проросший в каждой ее жилке, не отзывался, и ничто даже не вздрагивало в ответ.

Так вот что это значило! Вот как это, оказывается, бывает, когда кто-то говорит: «Не переживу!»

— На троне — Клемент Брогау…

— Заговор, — выговорила она непослушными губами.

— Чертовски похоже, — согласился Кеннет, глядя на нее с состраданием. Пришлось, смежить веки, чтобы его не видеть.

— Цареубийца, — произнесла она классическую формулу, — не может сесть на престол, совершил ли он означенное деяние собственноручно, отдал ли приказ или всего лишь помыслил вслух и был услышан.

— А папенька его сел, — возразил Кеннет. — Времена меняются, а общественное мнение уступает силе. Тем более формально крови на Клементе нет.

— Вот как? Как же ему тогда повезло?

— У нынешнего короля, — с расстановкой сказал Keннет, — есть весьма незаурядный братик.

Если лицо можно изогнуть знаком вопроса, то Аранте это удалось.

— У него два брата, — выговорила она, надеясь непонятно на что.

— Но незауряден только один.

Кеннет кивнул, прочитав имя по ее шевельнувшимся губам.

— Мне очень жаль, — добавил он.

— А вот мне — ни чуточки! — свирепо вмешалась в разговор Грандиоза. — Не знаю, кого вы там между собой имеете в виду, но я искренне благодарна тому, кто избавил мир от этого памятника самому себе. У вашего Рэндалла Баккара в голове гнездились летучие мыши!

В другое время Аранта непременно оценила бы этот пассаж, но сейчас она только поджала губы.

— Тело короля видели?

— О да. В отношении тела соблюдены все формальности. Дабы никто не мог усомниться в смерти государя, тело выставлено на всеобщее обозрение в церкви Грэхема. В городе полно солдат. На ведьм еще охотятся, обвиняя в их разгуле попустительство предыдущего царствования, но, похоже, интерес к ним иссякает. — Он мельком глянул в сторону Грандиозы. — Еще бы, грядут такие перемены! Ожидается, что все, что было хорошо при предыдущем государе, при нынешнем окажется плохим. А потому горожане кинулись по домам, доказывать, какие они добропорядочные ремесленники и как они необходимы любой власти.

Он помолчал.

— Скажи мне честно: когда я уходил, ты уже знала?

Сглотнув слюну, Аранта медленно кивнула. Да. Наверное, она знала. Рэндалл мертв, как мертво у нее внутри. И она виновна. Виновна, как никто. Если бы она не ушла, Уриен Брогау никогда бы и близко…

— Подробности, — спросила она, — известны?

— Город полон разнообразных слухов. Тело короля обнаружили прикованным в подземелье, с вскрытой веной. Кровь его вытекла в землю.

Аранта громко втянула воздух сквозь зубы. Значит, это даже не был поединок, как она смела надеяться в глубине души. Значит, это было подлое, расчетливое предательство. Самое грязное поповское предательство! Инквизиторское! С их молчаливого благословения. Когда-то она думала, что из них двоих, заклятых, она — более уязвимая жертва.

— Одного не понимаю, — пробормотала она. — Да, интересы церкви, безопасность семьи, преданность брату… Но как он мог?! Как конкретно именно он мог сделать конкретно именно это?! Ему же нельзя лгать, спать с бабой, иметь собственность, защищать жизнь…

— Ну так никто и не обвиняет молодца в мелких грешках, — хмыкнул Кеннет. — Цареубийство ему по плечу, не меньше.

— А целый двор стоял и смотрел, как этот ваш героический священнослужитель волок государя в подземелье — не ближний, должно быть, свет, и мышкой проскользнуть у него едва ли получилось! — чтобы приковать там и хладнокровно, беспомощному, перерезать вены? Ну и порядочки у вас там, в старом дворце!

— Уриен Брогау как лицо духовное подсуден только церковному трибуналу, — сказала Аранта. — Срок разбирательства назначен?

— Уже было. Заседал ареопаг.

Она непроизвольно вздрогнула. Уриен Брогау стоял на месте ответчика. На месте, памятном ей по выступлению Веноны Сарианы, откуда так мощно разносится звук. Дорого бы она дала, чтобы посмотреть и послушать…

— …но ареопагу было мало работы. Глядя в глаза высокому собранию, мэтр Уриен признал, что сделал это.

— И что же?

— Сама понимаешь, ворон ворону глаз не выклюет. Тем более если вороны — из одного гнезда. Клемент Брогау воспользовался Королевским Словом. Брат-де его действовал сообразно обстоятельствам на благо государства и церкви, а потому свободен от кары светского суда, и Его свежепомазанное Величество желал бы, чтобы власть церковная прислушалась к его словам. Ведь церковь не проливает крови.

— Ну да. Она нас просто-напросто заживо жжет. И что же, прислушался ареопаг к королевской воле?

— А как же! Они всегда поперву друг перед другом заигрывают. Однако слушай! Он может, если ему угодно, соблюдать обеты, данные им в твердой памяти и совершенно добровольно. Строгость и воздержание ему зачтутся: не здесь, так там. Но он теряет право служить мессу, исповедовать, поскольку нечист перед Создателем, и быть исповедуемым самому, дабы жил со своими грехами, и нес их тяжесть, не перекладывая ее на чужие плечи. Также не смеет он входить в храм Господень и ступать на освященную землю, покуда церковь не удостоверится в полноте его раскаяния и не дарует ему прощения. Ежели же таковое прощение последует после его смерти, до той поры надлежит ему покоиться вне пределов церковной ограды. Сняли с него перстень с галькой. Повезло приятелю Уриену, что он тощий; заплыл бы пальчик жиром, так отрубили бы с пальчиком. И то было сказано, что церковь милостива. «Он не камень, — сказано ему, — он — трещина в камне».

— Интердикт! — выдохнула Аранта. — Каково?! Король простил, а церковь — не прощает. Одним братниным словом держится. Одному — коврижки, а другому — шишки. Поневоле начинаешь уважать Клемента Брогау. Ну что ж, пускай побудет господин инквизитор и в нашей шкуре.

— К вопросу о наших шкурах, — продолжил Кеннет с набитым ртом. — Разумеется, настали черные дни для верных дому Баккара. Однако пока суд да дело, цареубийства и кары на цареубийц, наши с тобой имена и приметы никто по площадям не выкликает. Канули, как в воду — ой, прости! — и ладно.

— А я не поняла, — вновь раздался из-за его спины вредный голосок Грандиозы, — за которого из них вы больше переживаете?

Медленно-медленно, словно преодолевая сопротивление среды, Аранта повернула голову. Фраза выползла, словно змея изо рта:

— Я любила Рэндалла Баккара.

В этот миг перед ее внутренним взором действительно вставали зеленые поля и белые дороги, и Рэндалл: прекрасный, молодой, двадцативосьмилетний. Не тот, из королевской ложи, белое лицо вполоборота, неподвижная рука на подлокотнике кресла.

— Мы знали их обоих, — укоризненно сказал Кеннет. — И вот что… Анеля, принеси-ка Аранте воды.

Анелька, уже разобравшаяся насчет урожденного дворянства, дернула острым плечиком и напомнила, что она тут не горничная.

— Пожалуйста, — прорычал Кеннет. Волшебное слово оказало волшебное действие. Грандиоза поднялась и удалилась, немузыкально заведя: «Топором выруба-а-ала полынь…»

— Будь он проклят, — сказала Аранта, все еще пребывая мыслями там, в прежних годах, где трава по пояс, по грудь в росе. — Пусть будет проклят на одиночество, презрение, смерть и забвение после смерти. Небеса не слышат меня, потому что я ведьма, но пусть услышит земля, по которой я хожу, частица которой я есть и в которую лягу, когда выйдет мой срок. Король простил, церковь наказала, а я — найду и убью. Вы оба свободны. Я возвращаюсь в Констанцу.