— Все кончилось бы точно так же, даже если бы вы не набрали большинства, не так ли? — тихо спросил Брогау подошедший Морр. — Ведь, насколько я понял, вы были готовы?

Тот улыбнулся.

— Я несказанно рад, что мне не пришлось нарушать закон.

— Удовлетворите мое любопытство, граф, облегчите покаянием душу или поделитесь торжеством, как вам угодно. Это было чертовски умно — разбить Триединых. Никогда бы не подумал, что кому-то… кроме, разумеется, меня, пришло бы в голову подсечь только одного из троих. Что, во имя всех святых, вы пообещали Ревеку?

— Дочь в жены и замок Фирензе в качестве приданого. В замок он может сесть хоть завтра.

— Понятно, — протянул его визави. — Где ему еще выпадет шанс породниться с персоной такого ранга? А не слишком ли дорого вы оценили эту мелочь? Неужели для вашей плоти и крови не найдется партии получше? И помоложе?

— Помилуйте, канцлер, моя дочь — еще совсем ребенок! — засмеялся Брошу. Теперь он мог позволить себе выглядеть довольным. — Впереди еще столько времени! Столько всего может произойти. Но откройте и вы свой секрет, милорд канцлер. Неужели вы пришли на Совет, не имея определенной позиции? Неужели вы все для себя решили в течение одной минуты, между моим словом и вашим?

— Разумеется, — не моргнув глазом отвечал Морр. — Специфика мой службы, граф, такова, что мне несравненно удобнее выполнять волю одного, чем лавировать меж многими. Всегда остается вероятность сделать неверную ставку, а ставки высоки. То, что я сказал королеве, — правда. За нею лично не стоит ничего. Я предпочел бы иметь дело с Касселем, нежели с ней. Мне пришлось бы балансировать, ежеминутно ожидая ее падения, в то же время будучи непрестанно обвиняемым в неспособности обеспечить ей устойчивое регентство. Счастлив, что вы взвалили эту ношу на свои могучие плечи и избавили меня от неприятной альтернативы.

— Я полагаю, — сказал Брогау, — мы все еще нуждаемся в ваших услугах.

Бледный человечек в черном церемонно поклонился, лучики разбежались вокруг внимательных круглых карих глаз, выпуклых и лишенных ресниц. В следующую минуту он тихо и незаметно исчез.

Брогау подошел к королеве. Ханна поднялась к нему навстречу.

— Благодарю вас, граф, — повторила она, протягивая руку, которой рыцарь коснулся губами. — Будьте мечом на страже трона.

— Вы можете располагать мной. Всегда.

Сцена несколько затянулась. Тонкая, прямая дама в белом изящно прорисованная на фоне исторических темных дубовых панелей, и склоненный перед нею рыцарь выглядели очень романтично. Было настолько тихо, что Рэндалл слышал, как шурша скатывается по крыше слежавшийся снег.

Внезапно ему показалось, что с этой минуты — не раньше — жизнь его вошла в опасное русло.

— Мама, — прошептал он. — Что же ты делаешь?!

Королева его не услышала.

Нежданная оттепель застала Констанцу врасплох. Окно в спальне Рэндалла было приоткрыто и отпотело, влага собиралась на стеклянных шариках, заключенных в свинцовую раму, тяжелые капли размеренно ударялись в обитый жестью подоконник. Крыши украсились бахромой сосулек, словно прозрачными острыми драконьими зубами, и пласты слежавшегося, пропитанного влагой снега то и дело срывались с крутых крыш, не в силах противостоять собственному весу.

Он всегда просыпался за полчаса до восхода солнца и не знал, в чем тут дело. Одевался сам, вставал коленями на тяжелый стул у окна и, плавая в тяжелой предрассветной мути, ожидал, когда на востоке расцветет день. Рэндалл не любил ночь, а в последнее время — еще больше. Она связывалась в его представлении с интригами, в которых он не мог участвовать, которые не мог предотвратить и о которых попросту не знал, имея, однако, все основания предполагать их наличие. Он был дневной натурой.

Все эти дни, начиная с дня Совета, который про себя Рэдалл называл Днем Переворота, и по сегодня, по День Похорон, он чувствовал себя особенно неприкаянным и никому не нужным. Никто с ним не говорил. Слуги приходили, торопливо делали свое дело и исчезали, односложно отвечая, когда он пытался с ними заговорить. Он не чувствовал в себе никаких перемен и полагал, что этот слепой ужас связан скорее всего с распространившимися слухами о ритуале, проведенном перед смертью Рутгером, заклятым, судя по результатам, на страх. Нет, положительно он не ощущал себя чудовищем.

Об этом хотелось поговорить, но почему-то в эти дни к нему перестал ходить даже учитель. В иное время он бы порадовался неожиданной свободе, но сейчас дни стали неимоверно длинны и угнетали своей неопределенностью. Все эти люди так увлеклись своими играми вокруг трона, думал он с мрачной иронией, что сам король стал на доске фигурой лишней.

Он как раз размышлял, не выйти ли ему из своих покоев, не поискать ли библиотеку, а может, если повезет, и сам скрипторий, где переписывались книги. Даже если бы ему не удалось добыть ничего, способного сократить бесконечные часы, сам процесс поиска скрасил бы ему скучный серый день.

Однако, видимо, у кого-то в календаре этот день был отмечен, потому что спальня короля вдруг наполнилась множеством людей, каждый из которых точно знал, что он должен делать. Некоторое время Рэндалл ошеломленно подчинялся шквалу обрушенных на него услуг, успев подумать только, что это даже еще не коронация. На похоронах предшественника новому королю, если ему десять лет, полагается только молчать и смотреть. Все остальные функции осуществляет регент.

Легка на помине, в комнату на всех парусах вплыла мать, как корабль, сопровождаемый маленькими лоцманскими лодочками. Поскольку делать все равно было нечего, Рэндалл дивился разнообразию возможностей белого цвета. На голове у Ханны была маленькая меховая шапочка, над лбом — сеточка из крупных жемчужин, на ногах — крепкие, но изящные кожаные «буржуазные» ботинки, предназначенные для пешего передвижения. Рэндалл был уверен, что ей предстоит самая продолжительная в жизни прогулка. Она всегда тщательно следила за своим туалетом. Поскольку королевский траур подразумевает самый маркий цвет, ее широкая складчатая юбка едва достигала лодыжек. Тяжелый рытый бархат накидки напоминал тающий снег, из длинных, до колен, разрезанных до локтя, расширенных книзу и опушенных горностаем рукавов виднелись белые перчатки, по запястью перевитые золотой цепочкой. Рэндаллу она внезапно напомнила снежную вершину.

Протолкавшись к матери, он дернул ее за рукав:

— Мама, мне нужно поговорить с тобой.

— Не сейчас, — раздраженно бросила она, незаметно, как ей казалось, разглаживая следы, оставленные его пальцами на благородном меху.

— Это важно, — настаивал он. — Это касается графа Брогау.

Он не хотел ее злить, но, судя по выражению ее лица, которое, впрочем, тут же разгладилось, он таки разозлил, а может, напугал ее.

— Потом. Я тебе обещаю, — неохотно сказала она. — Ты знаешь, что тебе сегодня нужно делать?

— Ничего.

— Правильно.

Когда они появились на высоких ступенях крыльца, процессия уже ожидала их. Просторный двор был переполнен, и сотни ног растоптали пушистый, выпавший за ночь снег в вязкую, плюхающую под ногами грязь. Не укороти королева юбку, она выглядела бы здесь самым жалким образом: свидетельством тому были менее предусмотрительные дамы двора. Среди слуг Рэндаллу в глаза бросилось подозрительное обилие синего цвета.

Двор окружала зубчатая каменная стена, так сказать, украшенная редкими зарешеченными бойницами и просто дырами в кладке, откуда удобно метать стрелы. Редкие узкие лесенки, все как одна великолепно простреливаемые из окон самого дворца, вели со стены вниз. Даже если бы Констанца оказалась захвачена врагом, гвардия короля еще долго могла оборонять дворец.

Все флаги над ним были приспущены, черные ленты вымпелов вились на сыром промозглом ветру. Выглядели они как гадюки, извивавшиеся на фоне красной кирпичной кладки. Снаружи, из-за стен плыл непрестанный колокольный звон, но сотни вспугнутых ворон, именуемых в народе королевскими птицами, орали в небе громче, и почему-то подумалось, что так будет всегда.