…Принятием новой статьи конституции Верховный Совет подтвердил массированное внедрение в труд и быт граждан симбиотических киберсистем, известных как «жизненные оболочки». Кибернетизации страны предшествует комплекс подготовительных мероприятий, определенных законами об «Общественном здоровье» и «Праве на безопасность»…

Официальное сообщение

Матвей Малов угодил на больничную койку с переломом костей и хрипом в спине. Тоже неплохо. Мог ведь оказаться на лежачем месте чуть пониже уровня земли. Таковы были последствия неуместной (в неверно выбранном месте) критики — на грузовом ярусе моста, откуда и швырнули самого критика. Собственно говоря, он гулял по верхнему ярусу, отведенном для легковушек и редких пешеходов, не боящихся ветров. Размышлял над своей новой книжонкой под верным названием «Смерть онанизму», которая начиналась так: «Редкий литератор не страдал венерическими заболеваниями». Как и его последняя брошюрка «Забавная сексопатология в картинках», она имела бы страничек тридцать убористого текста, размножилась бы на пол ста экземпляров и разошлась бы в винных лабазах старого города. Матвей собрался проанализировать человеческую натуру, расчленив ее на самые мелкие части,— такие как нейроны, митохондрии и спирохеты,— и пристрастно разобравшись с их поведением.

«…Из-за поворотов кровяных каналов выплывали липкие мины антител, сочащиеся гнусной силой. Откуда-то выныривали нестерпимые чудища с невеселым именем «фагоциты». Они мигом откупоривали наступающим героям доспехи-капсулы и снова погружались, унося в своих объятиях — объятиях смерти — лучших бойцов бацилльного стана. «Победа будет за нами… — подзуживал несгибаемый Бацилла Великий, пронзая плевком очередного врага,— даешь нейроны. Мозги для всех!»

Конечно же, Малов хотел выпустить в свет что-нибудь стоящее. Но когда-то в юности он не проявил должной понятливости. Разве мэтры не уделяли ему по-отечески время и внимание? «Зачем вы все это написали?» — «Я хотел…» — «Опять «я» да «я». Думали ли вы пусть чуть-чуть о читателе?» — «А он обо мне?» — «Их миллионы (палец светила вздымался кверху). Им подавай насущное и наболевшее. А вы за их счет хотите самовыражаться».

Не послушался Матвей. Остался навсегда мелким литературным камешком, которому дозволено просвистеть по-быстрому и скромно сгореть в атмосфере, не выделяя много дыма. А потом и вовсе стало неприлично околачиваться в приличных редакциях — нос красный, пальтецо с непонятными пятнами, плюс неотъемлемое сквернословие.

Лжеписатель уже насочинял до того момента, когда хор гонококков, выдавливая свои токсины, навевал инфицированному юноше-поэту стихи о любимой. И тут раздались вопли. Вопили с нижнего яруса моста. Обычная совсем история. Двое спортивных ребят в кожаных куртках «улучшали» кулаками и ботинками внешний вид неспортивных бледно-зеленых мужчин. Эти «бледно-зеленые», с глубокими отпечатками многочисленных утех на расплывшихся «фасадах», не внушали симпатий, напротив. Однако, один из них уже пустил грязную струйку изо рта, второй полз на четвереньках, надрывно, несколько театрально, кашляя.

Малов стал уходить, но ноги словно вязли в упругой среде, и вдруг упругость швырнула его назад. Он побежал, чувствуя облечение и страх. На нижний ярус вел винтовой трапик. Развязать дискуссию на общую тему не удалось. Двое «спортсменов» зажали критика, потом взяли его за руки-ноги и, раскачав, спровадили в речку. «Освежись, папаша!»

В больнице произошло уплотнение из-за ремонта — строители выкуривали своим перегаром бессмертные штаммы каких-то клебсиелл. Вначале Малов разместился джентльменским валетом с горячим как чайник легионеллезником. Сосед шумно попросил газировочки («га-а-азу мне»… но его никто не понял) и незаметно помер. Покойник нечаянно отморозил Матвею бок, пробудив дремавший до поры радикулит. Кстати, недоброжелатели потом утверждали, что сосед скопытился, когда на него положили сломанную ногу Матвея. Сам Малов ничего этого не заметил — он читал в бреду газету «Правда», положив ее на конечности напарника, видневшиеся рядом с его глазами.

Затем случилось, что двое инвалидов повезли Малова в перевязочную. Впередсмотрящий упал в дверях, наступив на собственные панталоны, которые ему выдали на вырост. Поскольку подрасти он не успел, то и потащил за собой вниз каталку со всем ее содержимым. Второй калека, тот что с воспалением уха, не слышал бранных криков. Он с чувством долга пер вперед, пока не умял барахтающуюся группу товарищей, употребляя вместо пресса-уплотнителя некогда безобидную каталку. Количество травм на сизое рыло больничного населения заметно увеличилось.

Одна беда вела за ручку другую, словно они были первоклассницами на переменке. Только решился Малов простирнуть свою кожу в душевой — поползли его костыли по первобытной слизи, в которой еще только зарождалась жизнь, и пациент со всеми своими гипсовыми украшениями и деревянными деталями сотряс пол. Пока Матвей радовался, что обошлось без членовредительства, подкравшаяся нянечка навесила амбарный замок на дверь душевой, «чтобы всякие шелудивые не расходовали воду зазря, когда спать положено». Крики Матвея, похожие на позывные осипшего петуха, разбились о железо двери, и останки их развеялись в пустоте коридора. Перед мысленным взором Малова уже пролетали живописным клином все грехи, накопившиеся в нелегкой биографии. Однако в полночь замок был сбит пулей, дверь вылетела, и на пороге возникла белая фигура. Это был представитель Института, который стал забирать Малова из больницы под обвинительные вопли нянечки: «А что он там все время моет?».

Строгая женщина в голубом халате скучно объясняла устройство скучных вещей: крана, койки, форточки.

— Все тут не по-людски: рычаги, педали. Нет, еще не скоро пойму, почему форточку надо закрывать ногой,— откликнулся я.

Строгая, строгая, а под халатом только трусики общей площадью в пять квадратных миллиметров.

— Я тут проигрыватель нашел, сестра. Хорошая музыка есть. Потанцуем вечерком? Я — прекрасный плясун.

— Пациент Малов, вы всем одно и то же говорите?

Очень нужно с тобой танцевать, хранительница мочи и кала. Ты же двигаешься, как машинка для стрижки газонов.

— По всем щекотливым вопросам к вам обращаться?

Игнорирует, попробуем острее.

— Сестра, а что здесь заменяет полноценную сексуальную жизнь?

— У вас ее будет заменять полноценная клизма.

Настоящая пила — ты к ней пристойно протягиваешь руку дружбы, а она по ней зубьями.

— Ваш любовник сделан в колбе?

— Еще один «умный» вопрос, я вызову санитаров и вкачу вам сульфазин.

— Спасибо за информацию.

Понятно — переборщил. Но она — или душегуб, или таким образом нынче отшивают. Если бы я приставал! Я окончательно понял — тому, кто не пристает, говорят: «Нет».

В процедурной солнце смотрелось в никелированные железки. Умнее ничего не могло придумать. Так же благостно оно сияло бы и на железку гильотины. Умнее ли наша любимая звезда моего тапка? Кто знает?

Вот светило уткнулось в кончик иглы. О, Ярила, освяти миллиграммы незнакомой падлы, которая сейчас из-за сестры Исидовой ворвется молнией в глубины зада.

— Больной, что вы кричите, будто вас режут?

— Так вы же меня и не гладите.