Трактирщик священнодействовал над своими котелками, бутылками и коробками с ловкостью фокусника. Маленькой серебряной ложкой набрал из берестяных коробок пряности и травяные порошки, смешал их вместе в чаше, потом всыпал в греющийся на очаге горшок с янтарной медовухой. Слил варево в большую братину и начал остужать, переливая из одной братины в другую, пока не образовалась высокая шапка золотистой пены. При этом трактирщик все время напевал «Пусть дом наш будет полной чашей» - ритуальную песню, древнюю как сама Селтония. Песню, которую всегда пели при варке ревеньяка:

Пусть дом наш будет полной чашей,

Пусть омела растет у входа,

Пусть не морщины, а достаток

Нам щедро прибавляют годы.

Когда мы станем стариками,

Пускай окружат нас любовью,

И пусть всегда найдутся силы,

Чтоб чашу выпить за здоровье!

Пена осела. Трактирщик влил в напиток большой стакан густого красного вина и несколько капель особенного травяного настоя из высокой узкогорлой бутылки, снова поставил на огонь. Помешал ложечкой. И продолжал петь. Задорно, громко, заразительно. Посетители таверны, окружившие стойку, дружно подпевали ему. По трапезной поплыл удивительный запах - свежий, пьянящий, терпкий. И давно забытый.

- Прошу, госпожа, - заявил трактирщик, подавая ей широкую исходящую душистым паром серебряную чашу.

Каста приняла чашу с ревеньяком, пригубила. И едва удержалась от того, чтобы заплакать. В последний раз она пила этот напиток почти шесть лет назад, в день своей помолвки с Айлором. Они пили свежесваренный ревеньяк с Айлором так, как велит обычай - из одной чаши, по очереди, по одному глотку, передавая чашу друг другу. Будто целовались. Касте казалось, что она, касаясь чаши своими губами, ощущает вкус губ Айлора. А свидетели помолвки улыбались и желали им счастья. Ее подруги. Друзья Айлора. Родственники. Мама. Теперь ей кажется, что все это ей приснилось.

Теперь вокруг нее только улыбающиеся рыбаки и фермеры, жители этого маленького приморского поселка, незнакомые ей люди. Но они селтоны, как и она. И чаша с превосходным ароматным ревеньяком, которую она держит в руках - тоже часть ее родины, на которую она наконец-то вернулась через три с лишним года скитаний. За это стоит выпить. И Каста сделала еще один глоток.

- Хорошая выпивка, женщина! Не угостишь ли меня?

В корчме вдруг стало тихо. Завсегдатаи трактира, окружившие Касту, внезапно попятились от девушки, освобождая дорогу новому гостю. Незнакомец выглядел устрашающе - ростом под семь футов, грудь как у тролля, ручищи от плеч до кистей покрыты татуировками. Окладистая взлохмаченная борода и медвежья шапка набекрень делали его тупую зверскую физиономию еще более отталкивающей. На поясе верзилы висел отличный стальной тесак с лезвием в два фута длиной и ладонь шириной и эбонитовой рукоятью. Деревянная рукоять еще одного ножа торчала из голенища правого сапога великана. Расталкивая посетителей, верзила подошел к Касте и оглядел ее с головы до ног. Каста рядом с ним выглядела как маленькая девочка, ее макушка едва доходила до середины груди незнакомца.

- Чего пялишься? - спросила Каста, сделав еще глоток ревеньяка.

- Смотрю, что за новая птичка залетела в этот курятник. Хорошенькая птичка, боевая, - верзила растянул губы в улыбке, обнажив огромные желтые клыки. - Девочка с большого корабля, как же. Угостишь меня ревеньяком?

- Мне самой мало, - ответила Каста и допила чашу. Потом положила на стойку перед обомлевшим трактирщиком серебряную монету и шагнула к выходу. Однако верзила в медвежьей шапке обогнал ее и встал в дверях, преграждая Касте путь. Посетители таверны затаили дыхание, ожидая, что будет дальше. Они были убеждены, что для Касты все закончится очень плохо.

- Ты не очень-то любезна, - сказал верзила.

- А ты очень надоедлив. Что тебе нужно?

- Хотел поболтать с тобой. Что делаешь в Янтарной Гавани? Насовсем, или погостить?

- А тебе-то что?

- Селтонка? Откуда родом?

- Из Церуния.

- Не бывал. А чего вырядилась в дорийские доспехи? Что за маскарад?

- Скоро Самахейн, парень. Подбираю себе костюм к празднику. Еще есть вопросы?

- Неа. Значится, перейду к делу. Я Чаррек Медведь. Слыхала обо мне?

- Не приходилось. Дай пройти.

- Не так быстро, белокурая. Ты мне понравилась. Я перетрахал здесь уже всех шлюх, и они мне надоели. Хочется бабу посвежее и помоложе. Как тебе мое предложение?

- Я не сплю с медведями. Особенно если от них воняет говном, как от тебя. Уйди с дороги, герой, не то придется тебя побрить. А я, когда брею кого-нибудь, могу порезать.

- Ишь ты! Ну ладно. Вот дверь. А это, - верзила поднес громадный кулак к лицу Касты, - засов на двери. Попробуй открыть.

- Нарываешься на неприятности? - спокойно спросила Каста.

- Гы-гы-гы! - заржал детина, брызгая слюной. - Напугала, клянусь яйцами Маннара! Я прям дрожу весь, гы-гы! Все слыхали, Чаррек Медведь дрожит от страха!

- Чего ты хочешь? - спросила Каста.

- А ты чо, не поняла? Ты пришла в мой город, белокурая. Пьешь в моей корчме. Надоть бы заплатить. В цене сойдемся, не волнуйся.

- А если я не стану платить?

- Тогда ты останешься здесь. Со мной и с моим лучшим другом, гы-гы! - Верзила похлопал ладонью по своей ширинке. - Пока мой Очень Большой Медвежонок не побывает во всех твоих дырках. Ну, что скажешь?

Каста оглядела посетителей, столпившихся у стойки. Все они смотрели на нее, и в глазах у них был испуг. Понятно, что этот выродок здесь всех держит в страхе. Медведь, как же. На помощь ей никто не придет. И не надо, в дарнатском цирке приходилось один на один с медведями сражаться…

- Скажу, что ты ни хрена не получишь, дружок, - сказала она, повернувшись к Чарреку. - Тебе дать - себя не уважать. Отвали, мне нужно идти.

- Расхрабрилась после ревеньяка, девка? - В темных глазках Чаррека мелькнули искры злобы. - Не хочешь дать по-хорошему, дашь по-плохому. Я тебя…

Верзила не договорил: Каста правой рукой схватила его за гульфик замшевых штанов, вцепилась пальцами в набравшую упругость мужскую плоть и резко повернула. Чаррек взвыл от нестерпимой боли. Не давая ему опомниться, Каста нанесла сокрушительный удар левой, ломая верзиле челюсть. А потом, отскочив назад, ударила с разворота ногой скорчившегося Чаррека в ухо. Великан опрокинулся на бок и со стоном вытянулся на полу. Наклонившись, Каста сняла с пояса Чаррека тесак.

- Вот моя плата, урод, - сказала она, напоследок пнув потерявшего сознание великана. - Сдачи не надо.

Она вышла из таверны и по дощатым мосткам прошла на главную улицу Янтарной Гавани, ведущую к пристани - узкую, извилистую, размокшую от октябрьских дождей. Солнце еще не село, у тесно прилепившихся друг к другу по обочинам улицы деревянных домов хлопотали по своим делам их хозяева. Завидев Касту, они кланялись или же старались поспешно убраться с ее пути. Здесь не любили чужих, даже если они селтоны. С моря дул холодный ветер, красный закат обещал перемену погоды. В расчистившимся от туч небе с пронзительными криками носились чайки. Каста поежилась: даже выпитый ревеньяк не защищал от промозглой сырости и холода. Через пять дней наступит Самахейн - день, открывающий ворота зимы. А еще через две недели начнет падать снег, которого она не видела больше трех лет.

Три с лишним года спустя она вернулась на родину. Но радости на душе почему-то нет. Ей некуда идти. Она не сможет вернуться в Церуний - да и зачем? Чтобы рубцы на сердце, едва-едва поджившие, снова открылись? Она даже не сможет побывать на могилах своих близких, потому что этих могил просто нет. Только два места, куда она вряд ли заставит себя пойти. Место, где она жила, и тот пустырь на окраине города, за скотным рынком. Там в те страшные дни горели огромные костры. Горели круглые сутки, превращая трупы умерших от чумы в черный жирный дым и белый хрупкий пепел. Каста вспомнила эти костры. Она видела, как работают похоронщики. Святые люди, даже тогда они пытались проводить умерших достойно. Рядом с мужьями на костер клали жен, рядом с взрослыми детей, рядом с малышами - их игрушки. Ряд бревен и хвороста, сверху ряд тел, потом опять ряд бревен, на него тела, снова бревна, снова тела - целая башня высотой в несколько десятков футов. Жрец читал короткую молитву, и костер поджигали с четырех сторон. Пламя бушевало так, что подойти к нему ближе ста локтей было невозможно. Дров не хватало, и на топливо для костров ломали дома вымерших семей. В одном из этих костров-башен сгорело тело ее матери.