Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

Старый полоз

Бездождный май; степь.

Кое-где неглубокие балки и сизые каменные гряды над ними. Скалы эти имеют наклон к югу, точно догоняли они когда-то горы, ушедшие к морю на юг, и не догнали, устали, отстали, угрязли в степи навек, треснули здесь и там, обросли лишаями...

Степь пока зеленая; если не будет дождей еще две недели, начнет желтеть. Степь пока душистая: пахнет волнующе чабером, сладкой душицей, густой желтой ромашкой... Кое-где полосами залег мак, но краснота его жухлая: сгорел и свернул лепестки.

Горизонты дымны и струятся. Верстах в семи в этом прозрачном дыму чуть колышутся два или три минарета: это - татарский город.

Самые короткие тени, - полдень.

Большая отара овец и коз лежит около коша, - жует жвачку, дремлет. Свернулись собаки, уткнувши морды в передние лапы. Чабан и его подпасок тоже растянулись на земле, - сложили около герлыги и сумки, зажмурили глаза, а привычные кофейные лица подставили солнцу: смоли крепче.

Очень древен вид этой майской степи с балками и скалами, этой отары овец и коз, этих пастухов и собак, - до того древен, что если бы каким-нибудь чудом проходил здесь Тиглат-Фелассар I, он сказал бы высокопарно, как это было принято в его времена:

- Вот опять я вижу страну Ашура, столь любезную моему сердцу!.. Сто двадцать львов убил я копьем и стрелами в пешем строю и восемьсот львов убил я с колесницы, защищая эти стада!..

Но проходил мимо не Тиглат-Фелассар с луком и меткими стрелами, а печник Семен Подкопаев с двустволкой, а рядом с ним шел бетонщик Петр со стеблем желтого донника в руках, только что сорванного на защиту от чабанских собак, и Семен зычно крикнул:

- Придержи собак, эй!.. Черти сонные!.. Слышишь?

Минуты через три потревоженные собаки лежали уже снова, слабо урча, а охотники сидели около пастухов и вертели папиросы.

Семен был орлоглавый: череп под сплюснутой кепкой - небольшой; нос как хищный клюв, остро торчащий, и глаза светло-желтые, круглые, узкопоставленные, - птичьи. А Петр был уже лет под пятьдесят, с морщинами глубокими и черными, но с яркой еще рыжиною в усах.

- Сымотрим сибе, - дыва чилавек с винтовкой!.. Я-я... баялси очень...

Широко улыбался старый чабан и жестяную коробку с табаком держал на коленях широко открытой.

Сказал ему Семен, чмыхнув:

- Чего же ты теперь бояться мог?.. Дикий ты человек, поэтому боялся!

- Па-ни-маешь, - с готовностью объяснил чабан, - как раньше, тогда... Зиленый, крас-ный, белый - разный цвет... он-о-о... барашкам не так прахладно глядел... он-о-о... так глядел!

Тут чабан - уже с седыми висками под шапкой - поднял к носу верхнюю губу с подстриженными черными усами, раздвинул и зажег глаза, скрючил перед собою пальцы и начал клацать остатками прокуренных щербатых зубов.

- Прямо, как волк лесовой! - понял его Петр; а Семен пропустил сквозь затяжку:

- Не нравилось тебе это?.. Ты чтобы барашку жевал, а мы чтобы с голоду дохли?.. У-умен!

- Возьми адин!.. Возьми дыва!.. Возьми тыри!.. Он-о-о... все чист стрелял, гонял... Зачем так делал?..

- Это, должно, белые, - сказал Семен и выпустил из узкого носа длиннейшую ленту дыма.

Татарин посмотрел на него, на Петра, на ложе двустволки, очень высоко поднял плечи, отвернулся и пробормотал:

- Все шинель носил, защитцвет имел, винтовкам таскал, - не знаем...

- Жалеет об чем, - о барашках!.. - закивал головою Семен. - А у самого, небось, и теперь тыща.

- Тыщи нет... И семисот нет... - неожиданно чисто по-русски вставил подпасок, красивый подросток, тоже в шапке. - Пятьсот есть.

- Хотя бы пятьсот!.. Мало вам, чертям?..

- Тыриста уштук на чужая рука!.. Там хозяин! - быстро качнул старик головой в сторону города и тут же, дотронувшись до сумки Семена, до половины набитой настрелянными скворцами, добавил отвлекающе: - Шпа-ки? Ку-шать будешь?

- Нет... Для мебели... Шпаки теперь, если ты хочешь знать, первая дичь... Все одно, как осенью перепелки.

- Смотри, Семен, глянь!.. Вон их тута сколько!.. Гибель! - внезапно оживился Петр, сам припадая к земле и только высовывая вперед руку.

Действительно, стая скворцов, невидная раньше, выдвинулась теперь из-за отары. Бойкие птицы, глянцевитые, очень ловкие на вид, подлетывали, шныряли в полузатоптанной рыжей траве, копались в кучах овечьего помета, вели себя, как будто сами были частью отары.

Семен осторожно снял двустволку.

- Стрелять хочишь?.. За-чем, друг?.. Барашкам убьешь! - испугался чабан.

Но Семен только повел в его сторону носом, выставил левое колено, прицелился, и один за другим хлопнули два выстрела.

Шарахнулись овцы все сразу, как одна, даже не успев проблеять; задребезжали козы, бойко вскочив и все сразу оглянувшись на Семена; залаяли собаки.

Семен собрал подстреленных скворцов. Недобитых он, подходя к чабанам, добивал о ложе ружья.

- Сто-ой!.. Эй!.. Нема один живой?.. - крикнул молодой чабан.

- Есть один живой... Сейчас окачурю! - отозвался Семен и в сторону Петра добавил: - Шесть штук!

А скворца этого, живого, он уже держал за ножки, чтобы ударить.

- Дай! - протянул к нему руку старый чабан.

- Дай-дай!.. Не бей! - кричал ему подпасок и улыбался сверкающе.

- Что ты с ним хочешь делать?.. На!

Семен отдал бившегося скворца, раненого только в крыло, а старый чабан, принимая его левой рукою, таинственно поднял правую и брови лукаво поднял, точно готовился показать фокус. Молодой же вдруг засвистал протяжно, не пронзительно, а довольно мелодично, обернувшись к скале за кошем.

Потом сказал, сверкая зубами и белками глаз:

- Услышал!.. Ползет!..

Старый посмотрел в ту же сторону, мигнул Петру и Семену и начал ощипывать скворцу перья на крыльях.

- Кто же это такой ползет? - спросил было Петр Семена, но тут же увидел сам: от скалы, медленно извиваясь и приподняв голову, ползла змея, серая с желтизной, толстая - в руку толщиной, на вид аршин двух.

- Что это? Гадюка?.. Страсть боюсь! - откачнулся Петр.

Он сидел на корточках, по-татарски, но приготовился уже вскочить. А Семен орлоглавый только поглядел на змею и проворно стал доставать и закладывать в двустволку патроны.

- За-чем? - испугался чабан. - Э-это... он-о-о... наш один собака!..

- Полоз! - сказал молодой, смеясь. - Гадюка - вредная, этот - нет!..

- Ну, раз вам он известный... - успокоился Петр и принялся разглядывать змею без опаски.

Семен, заложивши патроны, все еще стоял, но сказавши:

- Это - желтобрюх... Здоровый... Я таких не видал! - тоже сел.

- Смотри! - радостно выкрикнул подпасок и, выхватив скворца из рук старого чабана, подбросил его несколько раз, как мяч, в виду полоза и бросил в сторону от стада.

Скворец, должно быть, ушибся, потому что лежал не шевелясь, темным комочком, а полоз повернул в его сторону голову и оживился вдруг чрезвычайно. Он торчком поставил хвост и стал водить им, точь-в-точь как кошка, а когда скворец очнулся, наконец, и запрыгал, трепеща голыми крылышками, полоз бросился за ним, как раскрученная пружина.

- Ужли ж догонит? - вскрикнул Петр.

- О-о!.. Он догонит! - засиял молодой чабан, а старый только качнул головой, не открывая рта.

Скворец прыгал, полоз вился за ним, и Петр видел, что он нагоняет. Скворец кинулся было вбок, но все длинное толстое тело полоза ринулось вдруг в ту же сторону, подбросилось будто в воздухе и остановилось.

- Готово! - сверкнул молодой чабан, а старый добавил:

- Сичас... он-о... кушай будет! - и дотронулся дружелюбно пальцем до Петрова колена.

- Смотри ты, что делается! - обернулся Петр к Семену, но тот отозвался снисходительно:

- Тебе никак это в диковинку, а я к этому сызмальства привык... Сколько я их перевидал, - тёмно!.. У нас же под Борисоглебском там леса да болота... Гадов этих до черта!