- Привал, - объявил он подошедшему Люмпу. - Впереди пост, так что не ржать и не ругаться. Пройдись по людишкам, предупреди.

- Понял, - сержант сухо козырнул, в два четких движения развернулся.

Все коротко и ясно. Глядя на удаляющуюся спину, полковник крякнул. Вот ведь штука какая! И неумный, и злой, а все ж таки стопроцентный служака. Скверно, но в серьезных делах частенько полезны именно такие. Зачастую даже более полезны, чем головастые Во-Ганги и Злотницкие...

***

Лбом Егор уперся в деревянную раму. То есть, деревянной она ему показалась сначала, а как уперся, сразу понял пластик. Кожу, пусть даже на черепушке, не обманешь. Неживое она чувствует безошибочно, пусть оно и прячется под слоем бодрого макияжа. Впрочем, и люди до поры до времени таятся под аналогичным камуфляжем. Потому как что такое человек? А человек, господа присяжные заседатели, это поступки. Нам необходимы победы, величественные финалы, этакие знамена над тем или иным рейхстагом. Премию получил - поступок, медальку еще один. То же - с постельным соитием. Вполне природный поступок! Совершил, значит, ты здоровое и сильное животное. Честь тебе и хвала! Да черт бы с ним, только вот беда, - после подобного рейхстага люди удивительно раскрываются. Игра в прекрасное прекращается, все карты выкладываются на стол. Любовь действительно становится любовью, а нелюбовь обращается в неприязнь. Так, вероятно, вышло и у них. Предначертанное и сладкое состоялось, после чего он понял, что любит, а она поняла, что нет. Все проще простого - и одновременно абсолютно неразрешимо. А на горизонте вновь маячит вековечное: что делать и как быть?..

Огонек случайной звезды блеснул на небе, рассыпающей искры бабочкой подлетел к вагонному стеклу, обратившись Вандой. Егор задержал дыхание, как ребенок, узревший волшебную игрушку. Она не являлась для него игрушкой, но нечто волшебное безусловно собой представляла. Они глядели друг на дружку: он из вагона, она - с той стороны. Волосы ее струились под набегающим ветром, теплые глаза, одинаково теплые для всех, сейчас улыбались ему одному. Егор сморгнул, и чудное лицо пропало. Он сообразил, что она, должно быть, уже здесь, в поезде. И снова не с ним, хотя, конечно, не одна...

Господин в замусоленном, местами откровенно лоснящемся фраке выскользнул из распахнувшихся дверей, и до Егора долетел знакомый смех. Зубы капканом сомкнулись на нижней губе, выдавили ртутную капельку. Тусклыми, ничего не видящими глазами Егор вновь устремился к окну. Еще одно шило в бок, еще одна шпилька в сердце. Разумеется, Ванда продолжала веселиться, стремительно перебирая мужичков, мало кому отказывая и мало кого близ себя задерживая. Для того сюда и вернулась. Ненасытная вагонная Клеопатра! И разномастные ловеласы мотыльками слетались со всех сторон, спеша подпалить мохнатые крылышки на щедром огне. Благо и бояться уже было нечего. Аналитики в аппаратных, эти седые филины возле набитых окурками пепельниц, давненько перестали делиться с пассажирами маршрутными выкладками. Потому что надежных мостов оставалось все меньше и меньше, а количество поездов, на скорости ныряющих в волны, день ото дня росло. Марат как-то проболтался, что и у них в середине состава основательно дымит. То ли буксы горят, то ли что еще. И ничего на ходу не исправишь. Разве что можно усилить охлаждение, только что толку? Дождь за окном - тоже охлаждает, однако дым-то идет! Вот и веселится народишко, устраивает свой маленький пир во время чумы. Спешит отдохнуть перед грядущим.

Он припомнил, как однажды, столкнувшись с Вандой в коридорчике, пригласил ее в свое купе. Поблескивая ровными зубками, она весело согласилась. И также весело предупредила:

- Только учти, у меня бяка какая-то. Наградил один мерзавец. Впрочем, все равно ведь чепуха, правда?

Он ошарашенно кивнул, а она обошла его, покачивая бедрами, двинулась дальше. Обернувшись, крикнула:

- Если не испугаешься, вечером приду.

И не пришла. Хотя пугаться он и не думал. Просто такие, как он, женщинам не нужны. Веселее кутить с веселыми, а он был хмур и сумрачен.

Выбираясь из шумливого ресторанчика, кто-то снова отворил дверь. Уступая дорогу, Егор качнулся к окну. Мужчина однако проходить мимо не стал, остановившись, зашелестел по карманам в поисках сигарет.

Из-за неплотно прикрытой двери вновь долетел смех.

- А из соседней комнаты, - с удивительно знакомыми интонациями продекламировал мужчина, - доносился девичий визг, постепенно переходящий в женский.

- Помолчите! - толчком ладони Егор прикрыл створки. Толкнул, словно ударил, и мужчина неловко прикашлянул. Видимо, сообразил, в каком настроении пребывает сосед.

- Пардон! Не думал, что обижу... Закурите?

Егору протянули сигарету. Он машинально стиснул пальцами по-китайски желтушный мундштук. Словно мстя кому-то, с силой сдавил. Наверное, мысленно щипал. За сосок - ту же Ванду или за ухо кого-нибудь из ее дружков.

- Все хлещет и хлещет, - собеседник кивнул за окно. Егор машинально поднял глаза. Действительно хлестало. По стеклу стегали и разбивались в бесцветную кровь струи дождя.

Переведя взгляд на мужчину, Егор узнал Ван Клебена, в прошлом комивояжера, ныне одного из многих, мчащихся в неизвестность.

- Слышали новость? Рухнуло пять или шесть мостов. Чуть ли не одновременно. Где-то над Ла Маншем и в районе Белфаста. Три литерных оказались в ловушке.

- Совсем нет выхода? - голос был тих и бесцветен, и Егору подумалось, что говорит кто-то другой, а он лишь в такт открывает рот. Попугайничает, подпевая. То есть, разумеется, было жаль неведомых пассажиров, однако себя было жаль куда больше. Кроме того сочувствовать ежедневно - невозможно. Как держать мину участия на протяжении нескольких дней. Заработаете либо окостенение лица, либо геморрой. Хотя причем тут геморрой?.. Он нахмурился. А причем тут Белфаст с его обвалившимися мостами? Они - там, он - здесь, и всем по-своему плохо. Мосты на то и мосты, чтобы рушиться. И понятно, что не за горами тот день, когда в воды планеты Океан (ха, ха!) с плеском погрузится последняя из платформ. Все идет и катится, подчиняясь логике событий. Под уклон. Волны бушуют внизу, дождь душит сверху, стихия с азартом дожимает человечество. Лопатками к близкой земле. То бишь, уже - к воде. Давит, надо признать, крепко. И, конечно, в конце концов выдавит. С мостов, с планеты. Как остатки зубной пасты из жестяного тюбика.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: