Как-то получил я письмо от одного мальчика.

«Расскажите, пожалуйста, — просит он, — как вы стали солдатом».

Сначала я подумал: что же ответить на такой вопрос? Вроде бы и рассказывать нечего.

Получил человек повестку из военкомата, собрал самые необходимые вещи, простился с родными, сел в эшелон вместе с такими же, как он, призывниками, прибыл в воинскую часть, получил обмундирование — вот тебе и солдат.

А потом показал я однажды это письмо товарищам своим, кто тоже служил когда-то в армии, они мне и говорят: «Любопытный вопрос!»

И каждый стал советовать по-своему на него ответить.

Один говорит:

— Обмундирование получить да надеть — не велика сложность! Только, чтобы настоящим солдатом стать, этого мало. Я, например, солдатом себя почувствовал, лишь когда своей воинской профессией на отлично овладел…

— А я, — говорит второй, — когда командиру без лишних слов подчиняться научился…

— Нет, — не соглашается третий. — Я лично солдатом себя ощутил, когда в больших войсковых учениях участвовал…

Долго они спорили, разные истории рассказывали, разные интересные случаи из солдатской жизни припоминали.

А я слушал их и думал: «Расскажу-ка я обо всём этом в книжке. Да так и назову эту свою книжку:

КАК СОЛДАТ СТАЛ СОЛДАТОМ».

В субботу с утра старшина выдавал нам шинели. До сих пор солдаты-новички ходили в ватных куртках-бушлатах, и теперь всем не терпелось получить настоящее солдатское обмундирование.

Получил шинель и я.

Надел и первым делом — к зеркалу. Посмотрел на себя и даже замер от удивления. Урод уродом. Да разве ж это шинель! Висит на мне серый длинный халат. У пояса гармошкой собрались складки. Худая шея торчит из широкого воротника, на груди топорщится пузырь.

В такой шинели не то что сфотографироваться да родным карточку послать — у себя в части из казармы выйти стыдно.

Снял я шинель и пошёл к старшине.

— Товарищ старшина, разрешите обменять. Мне плохая досталась…

— А в чём дело? — спрашивает старшина.

— Да ведь и длинная, и мятая, и цвет какой-то не тот. Не то что на вас…

— Ничего, — говорит старшина, — вот пусть она в строю пообносится, да об землю пооботрётся, да под дождём помокнет, да у костра посохнет, — вот тогда шинель как шинель будет. Ясно?

А что мне ясно? Ничего мне не ясно. Хотел я возразить, но вовремя вспомнил, что спорить с командиром устав запрещает. Сказал: «Так точно» — и отправился пришивать к шинели погоны и петлички. А фотографироваться так и не пошёл.

…С тех пор прошло несколько месяцев. И под дождём шинель побывала и под снегом, и пылью пропитывалась, и от весенней грязи набухала, и в караульном помещении о топчаны пообтёрлась…

Однажды была наша рота на полевых занятиях. Погода стояла весенняя, только-только снег сошёл, лишь пригорки пообсохнуть успели, а повсюду, куда ни посмотришь, — вода и грязь.

И тут капитан, наш ротный, подаёт команду:

— Ложись!

Легли.

— Вперёд! — командует. — По-пластунски!

Поползли вперёд, к окопам. Каждый старается себе путь посуше выбрать, да где уж — кругом грязь. Подползли к окопам, а капитан говорит:

— Плохо. Так ползаете, что вас за километр видно. Никуда не годится такое дело. Начинать всё сначала.

Вернулись мы обратно — и снова… Опять плохо. И так шесть раз. Зато уж шестой раз ползли — головы от земли не поднимали — как будто и правда пули над нами свистели.

В казарму пришли, посмотрел я на шинель, а она вся в грязи, в песке, мокрая, тяжёлая. Пришлось её и сушить и чистить. Думал: ну, теперь всё, совсем надеть нельзя будет. Но на другой день смотрю — ничего, только вроде чуть потемнее стала…

В другой раз, уже в начале лета, выехали мы на учения. Ночевали в лесу. Дневальные за костром следить остались, а мы легли спать.

Завернулся я в шинель, а уснуть никак не могу. С одного боку жар от костра идёт, а с другого — холодно. То ли земля холодная, не успела за день прогреться, то ли туман от реки поднимается — только незаметно холодок пробирается под шинель и не даёт уснуть.

Ворочался я, ворочался, потом чувствую, кто-то меня за плечо трогает.

— Не спишь? — это меня друг мой, Санька Журавлёв, спрашивает. Видно, ему тоже не спится.

— Давай-ка, — говорит, — вот так сделаем.

Постелил он свою шинель на землю, легли мы на неё, а моей сверху укрылись. Так под одной шинелью и спали. К утру ещё холоднее стало, а мы только плотнее прижались друг к другу да шинель почти на самую голову натянули…

Много таких случаев было, обо всех не расскажешь. Не раз и не два шинель меня выручала.

А скоро прибыло к нам пополнение, и меня назначили командиром отделения. Стали солдаты-новички получать шинели. И вот один подходит ко мне и говорит:

— Товарищ младший сержант, разрешите обменять — мне плохая досталась…

— А в чём дело? — спрашиваю.

— Да разве ж это шинель… То ли дело на вас как сидит!

Засмеялся я, взглянул в зеркало. А что — действительно неплохо сидит. Пожалуй, можно теперь и сфотографироваться…

Служил в нашем взводе один солдат, который считал себя очень хитрым человеком. Фамилия его была Сорокин.

Наша солдатская служба ещё только начиналась, мы ещё и перезнакомиться как следует не успели, а он уже поглядывал на всех свысока: мол, вы, простачки, слушайте, что вам говорят командиры, а я — сам себе на уме, я-то и без командиров знаю что к чему…

И вот, когда получал наш взвод противогазы, этот хитрый Сорокин решил словчить. Он подумал, что если возьмёт противогаз размером побольше, то ему в этом противогазе будет легче дышать, а значит, и легче работать, и легче бегать. И вообще будет легче, чем остальным.

Он так и сделал.

Правда, старшина хотел выдать ему маску поменьше, но хитрый Сорокин незаметно надул щёки и весь напыжился.

— В самый раз! — сказал он старшине. — Мне ещё мама всегда говорила: «И в кого ты уродился такой большеголовый!»

— Ладно, посмотрим, — усмехнувшись, сказал старшина.

И Сорокин тогда не обратил внимания на эти слова, на это «посмотрим». А напрасно.

Когда выдача противогазов закончилась, весь взвод привели к небольшой землянке и построили, и велели надеть противогазы. И хитрый Сорокин тоже стоял в строю вместе со всеми и радовался. Потому что дышать ему было, и верно, легче, чем другим. Ведь его маска неплотно обтягивала голову, и сквозь маленькие щели за ушами под маску проникал воздух.

Тем временем солдаты по очереди входили в землянку и затем через некоторое время выходили уже с другой стороны, из другой двери. Когда солдаты выбирались из землянки, им наконец разрешали снять противогазы, и лица у них были красные, распаренные, как после бани. С непривычки.

— Ну как? Ну что там? — нетерпеливо спрашивал Сорокин тех, кто уже побывал в землянке.

А солдаты пожимали плечами и посмеивались:

— Да ничего особенного, всё нормально.

И вот наконец очередь дошла до Сорокина.

Он шагнул в землянку и сразу почувствовал что-то неладное. В носу у него защипало, и глаза начало есть, как дымом, и потекли слёзы, и сразу стало трудно дышать.