Двуликая сытость
— Дедушка, а голод не тетка? — спросил я как-то в малолетстве у своего деда. — Он дядька, да?
— М-да. Дядька… С большим мешком.
Тяжело усмехнулся… Я не знал еще, что он пережил два настоящих голода: в гражданскую и до того. По вокзалам и рынкам в те времена промышляли «мешочники»… Решил: тетка — она тетка и есть: какая-никакая, а накормит и спать положит. А голод — нет. Голод — дядька с черным страшным мешком, хватает ребятишек, запихивает в мешок и уносит…
Раз или два этот жуткий дядька приснился мне.
Люди боятся голода. Даже сытые, давно сытые и сверхсытые — все равно боятся.
Пережившие блокаду (я познакомился потом со многими из ленинградцев) долгие годы спустя не могли отделаться от неукротимого желания наедаться впрок, обследовать продуктовые лавки, покупать, копить, запасать… Или просто смотреть: как рубят мясо, как режут хлеб, рыбу… Не дай Бог выкинуть на улицу корку!
Все это понятно. Но почему и у тех, кто никогда не испытывал голодных мучений, такой явный, такой упрямый страх перед голодом, пусть и воображаемым?
Дядька Голод слишком хорошо знаком нашим генам. Тысячи и миллионы лет он бродил за нами со своим черным мешком. Это он загнал нас на деревья, вместе с диким зверьем, а потом принудил бежать куда глаза глядят; это он заставил нас сделаться упрямыми, жадными, запасливыми и скупыми. Это его работа: безмерность аппетитов и притязаний, это он научил преследовать и убивать…
И как теперь осознать, что тот же самый изувер за те же самые миллионы лет умудрился стать нашим охранителем, лекарем и санитаром? Как вспомнить, что ему мы обязаны выживанием тех, кому грозила бы гибель от бесконечных инфекций, тяжелейших травм, от ядовитых укусов и отравлений? Как убедить себя, что этот каннибал стал столь же необходим для нашего тела и души, сколь насекомые, грабители растений, — для размножения этих растений?.. Но гены помнят не только плохое.
«Не ешь. Подожди. Пока воздержись. Ведь еда — это работа, ведь еду надо переварить, расщепить, усвоить, успеть нейтрализовать яды. разогнать, распределить, разложить по клеткам и органам. Не могу я сейчас этим заниматься, не в силах, других забот слишком много… Отравит меня пища, не справлюсь. Подожди, не ешь… Дай лучше отлежаться, отдышаться в покое, дай выходиться… Я скажу тебе, когда можно и нужно будет, но не сейчас, слышишь?..»
Так обращается к нам тело в немощи, болезни и повреждении. Так призывает оно на помощь сурового дядьку. Ибо нет у него никакого другого спутника, с которым оно было бы так давно и близко, так интимно знакомо… Ибо научилось оно, за эпохи отчаянной борьбы, брать у него силу и сбрасывать в черный его мешок болезни и яды. Ибо знает, последнею глубиной каждой клетки, что у голода два лица: одно мрачно-яростное, мертвецкое, а другое — ясное, просветленное…
«Что за глупости?! Почему это я должен морить себя голодом?..»
Не морить, а спасать, глупый человек. И не голодом вовсе. Разумным пищевым воздержанием.
Не столь давний эксперимент показал возможность естественного долголетия. Лабораторные крысы, если их с детства и далее кормить сколько влезет, живут себе спокойно, мирно жиреют, болеют, а затем, как полагается, стареют и подыхают. Крысы той же породы, которых кормят качественно полноценно, но количественно ограниченно, показывают иной тип развития. Они достигают несколько меньших размеров, не акселераты, зато активнее, подвижнее, сообразительнее и живут на 25–50 процентов дольше, причем значительно дольше сохраняют активность и способность к размножению.
Крысы — ладно, мало ли чего не покажут крысы. Я им и сам, признаться, не очень-то доверяю. Однако и народный, и медицинский опыт давным-давно подтвердили то же самое. «Держи брюхо в голоде, голову в холоде»…
Дядька Голод жесток и страшен, но по крайней мере откровенен, не прячется. А тетка Сытость ласкова, вкрадчива, усыпляюще-безмятежна; убивает потихоньку, мало-помалу, оставаясь как бы ни при чем…
Двуликость питания. Как убивается миллион лошадей. Мы говорим: это полезно, а это — вредно. Да, но относительно. Ядовита, в сущности, всякая пища (недаром, может быть, и корни слов так близки: траво-яд-ное, плото-яд-ное). Любая еда, введенная непосредственно в кровь или ткани, вызовет моментальное отравление, шок, разрушение. Страшно даже и представить себе, что произойдет, если чудесный морковный сок ввести внутривенно. Все постороннее, все не свое, если только не перерабатывается, не подвергается у-свое-нию, насилует и убивает. Затем и нужен этот громоздкий перегонный аппарат — желудок с кишками, печенью и поджелудочной железой, — чтобы превращать яды в еду.
Мы говорим: Природа позаботилась, приготовила… Да глупости же, ничего подобного. По меньшей мере наивно предполагать, будто какое-то растение или животное когда-либо лелеяли мечту угодить в наш желудок. Все живое живет для себя, а для других — как получится. Никакая природная пища никогда не была рафинированно-идеальной. Всегда — увы, как и в человеческих отношениях — накладки, осложнения и немалая доля принудительного ассортимента. Хочешь получить углевод, белок, витамин, микроэлемент, без которого не прожить? Вот, изволь, но прими в нагрузку и пищевой диатез, аллергию и прочее, получай вместе с нужными вещами — ненужные и опасные, управляйся, как можешь. Даже и свое-то собственное, чисто внутреннее, чуть отклонившись, изменившись неуправляемо, поднимает разрушительный бунт и грозит уничтожить и виноватых, и правых. Ваша печень, этот колоссальный по сложности, да и внушительный по размеру биохимический фильтр, пропускает через себя за жизнь количество ядов, достаточное для одномоментного убийства миллиона лошадей (пересчитывать на людей не будем). Как ей удается все это нейтрализовать? Как не погибаем мы, поедая свиную печенку?..
Питание — это прежде всего борьба. Борьба с внешним — за внутреннее, с чужим — за свое. Борьба с пищей — за пищу истинную.
(Все это справедливо, заметим в скобках, и в отношении пищи духовной).
Схватка в полости пищеварения — еще самое начало, авангардная рукопашная. Еще кровь, еще лимфа, еще клетки соединительной ткани участвуют в этой битве. Уже давно все, кажется, переварено, всосано и использовано, а почки, и кожа, и легкие продолжают выделять, выбрасывать, исторгать всякие ненужные примеси и отходы…
Обратите внимание на свою кожу и волосы на второй — третий день после жирного, обильного стола. Вы обнаружите, что ваши сальные железки переполнены тем, что называлось на столе сливочным маслом, икрой, ветчиной, тортом… Теперь это надежнейшая основа для расцвета угрей и фурункулов. То же самое плюс еще многое — в ваших лимфатических железах, в капиллярах и клетках разных органов. Четыре дня подряд вы кормили своего ребенка, склонного к ангинам, котлетами и жирным мясным супом. Не удивляйтесь, если на пятый-восьмой день у него опять заболит горло, и не вините мифическую «простуду».
Что не может быть выведено — куда ему деться?..
Накапливается. Как мусор, как хлам и пыль в доме. Как ржавчина в трубах, как мерзость в отстойниках…
Нет, не только в виде жирка на брюшке и двойных-тройных подбородков. Это еще полбеды, это даже и не всегда показатель. Есть и гармонично полные люди, вовсе и не переедающие, одетые в свой уютный жирок, как иные одеты в волосяной покров. А иные худощавые, кажущиеся чуть ли не истощенными, на самом деле таскают в себе массу лишнего, разлагающегося, отравляющего. В каждой клетке остаются свои помойные ведра, которые мы, увы, забываем вовремя выносить.
Не осудите меня, читатель, за некоторую неэстетичность сравнений: мы говорим о деле жизненно важном, и тут не до благозвучия. Дом своей души мы загаживаем. И вот почему мы болеем тем, чем могли бы не болеть, и стареем досрочно и некрасиво. И душа страдает: свалка отбросов — не самое лучшее для нее место.