Без сомнения, полковник Клиссон был вне себя. С самого первого дня родео гнев его все рос, и наконец полковника прорвало. В конце концов, именно он представлял здесь Техас, и все, что было так или иначе связано с Техасом! Мало того, что какие-то лопухи из Калифорнии и Невады имели наглость заняться тем, что он привык считать исключительно своей привилегией — его любимым родео, где большинство призов к тому же были из его кармана! Да еще и вся слава и все деньги достались им — и это уж не лезло ни в какие ворота!

Наглецы отличились в первый же день, когда устраивались соревнования по стрельбе, одинаково искусно владея винтовкой и револьвером. Стоя, с колена, лежа или сидя на мчавшемся галопом коне — они были на голову выше всех своих соперников.

Кое-кто поговаривал, что все эти искусные стрелки — профессионалы, а вовсе не обычные пастухи. По правде сказать, среди них и в самом деле было немало таких, кто зарабатывал себе на жизнь, выступая на родео, а потом по-братски деля между собой выигранные призы. Избавленные от тяжкого труда на ранчо и бессонных ночей, они имели возможность оттачивать свое мастерство, доводя его до совершенства. Большинство из них под конец отправлялись путешествовать, чаще всего на Восток, изумляя своим искусством тамошних жителей.

Но, так или иначе, успех наглецов привел в бешенство полковника Клиссона. Победив в стрельбе из винтовки, они оказались далеко впереди и во всем остальном: одинаково великолепно владели крупнокалиберным револьвером, мастерски объезжали дичков, превосходно бросали лассо, что забавы ради, что на время. А когда подошло время показать свое искусство в верховой езде, что всегда происходило под конец соревнований, они в очередной раз оказались впереди.

— Да, они профессионалы, — пробурчал управляющий полковника, — в этой треклятой стране не научишься держаться в седле, не загнав пару — тройку коняг! А вы только взгляните-ка вон на того «ковбоя»! Сидит, как влитой, а шпорами орудует — любо — дорого посмотреть! Готов биться об заклад на что угодно, что этот парень уж лет пять как не нюхал настоящей работы на ранчо. Нет, вы только посмотрите на него — белый, как снятое молоко!

Полковник раздраженно фыркнул.

— Было время, — начал он, — когда эта страна кишела ковбоями, да какими! Не чета этим! Но эти времена давно прошли, и я рад, сэр… да, я рад этому! Рад видеть, как какие-то чужаки приезжают в наши края, чтобы заткнуть за пояс наших парней. И все-таки ни один из них, Пит, заметь — ни один не решился попросить позволения хотя бы одним глазком глянуть на мою кобылу!

Питер Логан, управляющий, сразу почувствовал что-то неладное и задумчиво поскреб подбородок, молча наблюдая поединок, который тем временем развертывался перед их глазами. Соперниками были наиболее искусный из приезжих и чалый конь, упрямый, как мексиканский мул.

Чалый, вне всякого сомнения, мог дать сто очков вперед самому сатане. Он вставал на дыбы и лягался, прыгал и вертелся, как дюжина диких кошек, засунутых в один мешок. И все-таки незнакомец, приподняв шляпу и то и дело беспощадно вонзая ему в бока острые шпоры, уверенно держался в седле.

Пит обернулся и окинул взглядом стоявшую в стойле кобылу. Стены его были девяти футов высоты — ни одни другие не смогли бы ее удержать. Возбужденная до предела, она металась взад — вперед, точно пантера в клетке.

Кобыла, неукротимая от природы, в заботливых руках знатоков родео превратилась в сущую фурию. Вот и сейчас, поймав на себе испытующий взгляд управляющего, она перестала метаться и, прижав уши, злобно покосилась в его сторону.

Расстроенный Питер Логан молча отвернулся. О лошадях он знал все, но это животное порой ставило его в тупик. Легче было бы войти в клетку к разъяренной тигрице, чем к этой кобыле. А ее красота делала ее еще ужаснее. Гладкая, лоснящаяся шкура цвета лесного ореха, тут и там усеянная крапинками, делавшими ее похожей на леопарда, глянцевые бока, блестевшие, как отполированный металл — она была просто неотразима. Пять лет красавица Прошу Прощения жила беззаботно на ранчо. И за эти пять лет ее трижды пытались увести конокрады, которых свела с ума ее красота.

Первый из них оставил тонкую полоску шрама на ее гладком боку, а кроме этого благодаря ему в ее гордом сердце прочно поселилась ненависть ко всему человеческому роду. Второго занесло в самое сердце испанской территории. Там он и сидел, как загнанный в западню дикий кот и там бы и испустил дух, не в силах вырваться назад, потому что разъяренная Прошу Прощения стерегла его почище иного тюремщика. На его счастье его освободил объездчик с ранчо, а потом перевез в дом, где тот и остался ждать — вначале доктора, а потом суда. Третий незадачливый вор, по всей вероятности великолепный наездник, в кровь исполосовал ей бока своими шпорами. Постигшая его судьба оказалась самой ужасной. Они нашли его там, где он упал, там, где обезумевшая от боли и злобы кобыла затоптала его. То, что от него осталось, не могли без содрогания видеть даже бывалые охотники.

Услышав об этом, полковник сорвал со стены винтовку, крикнув, что сию же минуту пристрелит проклятое животное. Но стоило ему только увидеть ее, окинуть взглядом ее совершенные формы, полюбоваться изящной, гордо посаженной головой, как вся ярость его моментально утихла. Вместо этого он приказал, чтобы упрямицу поймали и старательно учили.

После этого кобылой занялись всерьез. Говорили, что злобы в этой твари побольше, чем в дикой кошке. Никого не боясь, она в бешенстве набрасывалась на ковбоев и рвала зубами веревки, которыми пытались ее удержать. Так прошло шесть месяцев, полковник самолично наблюдал за ее обучением. Стоит только бросить взгляд на эту красотку, громогласно уверял он, чтобы убедиться, что эта лошадь — просто идеальный материал, да еще в умелых руках! Уж ему ли этого не знать! На исходе этих шести месяцев он едва ковылял, припадая на одну ногу, а голову его украсила марлевая повязка. Огонь, а не лошадь, объявил полковник. После чего привел кобылу на родео, чтобы полюбоваться на смельчака, готового рискнуть померяться силами с этой ведьмой.

Однако время шло, а желающих все не находилось, как он, впрочем, и предполагал. И все же, с досадой бурчал он, жаль, очень жаль! Чертовски хороший случай для Прошу Прощения показать свой дьявольский норов!

Тщеславие полковника было больно задето! Ковбои, желавшие принять участие в родео, торопливо подыскивали себе лошадей, однако, бросив лишь один взгляд на очаровательную Прошу Прощения, заметно побледнев, ускоряли шаг. А изящество этой красотки еще более подчеркивало исходившую от нее опасность.

— Нет, вы только подумайте! — возмущался полковник, не скрывая обиды, — Хоть бы кто попросил оседлать ее, что ли! Да любой их этих трусов лучше сядет на бочку с динамитом!

— Но, сэр, — с кривой усмешкой перебил его Питер, — тут я как раз могу их понять.

— Вы?! Да как вам не стыдно, Пит? Вы, молодой, здоровый, как бык — говорите мне это прямо в лицо?!

— Дело в том, — философски заметил Питер, — что динамит — штука тонкая. Может — взорвется, а может и нет. А Прошу Прощения, черт ее возьми, разделается с любым, и глазом не моргнет!

Полковник коротко фыркнул, что делал всегда, стоило только кому-то загнать его в угол.

— Ах, молодежь, молодежь, — проворчал он, — Неужто мне суждено дожить до того дня, когда не найдется смельчака, способного бросить вызов этой лошади?! А ведь я еще помню, как иные любители проходили миль по пятьдесят, лишь бы только померяться силами с такой дьяволицей! Так-то! Ну, что вы ухмыляетесь, Пит? Не верите?

— Просто вспомнил тот самый день, — ответил Логан, — когда мы собрали в мешок то, что осталось от того парня, помните? Соскребли с земли, да привязали к седлу, а потом отпустили кобылу. Неужто забыли, сэр?

— Ба! — крякнул полковник.