— Будь я проклят! — взревел полковник. — Она таки достала его!

— Никому еще не удавалось проделать такое! — благоговейно выдохнул Логан. — Боже, благослови старину Каррик! Держись, парень! Не жалей чертовку!

В это мгновение Прошу Прощения резко встала на дыбы, чуть было не опрокинувшись на спину, и всадник, едва не вылетев из седла, сполз вниз. Возликовав, она принялась кружить, вытянув шею и стараясь вцепиться зубами в ногу Каррик.

Однако едва она оскалила зубы, как внушительный кулак опустился ей на нос. Каррик выпрямился, и в ту же минуту оскорбленная кобыла стрелой взвилась в воздух, перекувырнулась и рухнула на спину.

Вылетевший из седла Каррик перекатился через голову и с трудом встал на колени. Свалившаяся в двух шагах от него кобыла проделала тот же маневр.

Данмор изо всех сил старался подняться, но сил у него уже не было. Ноги, будто парализованные, отказывались его слушаться. Видно было, как он приподнялся, упираясь в землю могучими руками и волоча за собой непослушное тело. Улучив момент, когда кобыла приподнялась на колени, Данмор мертвой хваткой вцепился в седло. Вскочив на ноги, Прошу Прощения потянула его за собой.

Толпа восторженно ахнула, когда Данмор вдруг подтянулся и перекинул ногу через заднюю луку седла. Однако нога беспомощно задергалась в отчаянных попытках нащупать стремя, и над полем пролетел вздох разочарования, разом вырвавшийся у десятков и сотен восхищенных зрителей.

Все понимали: стоит кобыле только ринуться вперед, и Каррику Данмору не удержаться. Но Прошу Прощения, похоже, тоже обессилела.

Она немного постояла, опустив голову и широко расставив подгибающиеся ноги. Поводья, словно белый флаг, почти коснулись земли.

— Победа! — вдруг завопил через все поле чей-то пронзительный голос. И через мгновение крик этот подхватили все.

Казалось, восторг охватил всех до единого. Каждый, будь то мужчина или женщина, вдруг ясно понял, что стал свидетелем самого настоящего чуда.

Между тем Данмор и не думал сдаваться. Понемногу продвигаясь вперед, он обхватил одной рукой кобылу за шею, и всем телом прильнул к ней. И вот так, она — пошатываясь, он — волочась по земле, оба двинулись вперед. Понуро опустив голову, Прошу Прощения вошла в свое стойло и устало вздохнула, словно путник, вернувший домой после долгого и трудного пути.

Тело Данмора с трудом оторвали от нее и опустили на землю. Прибежавший доктор опустился возле него на колени проверить, как бьется сердце. Постучав тут и там крохотным молоточком и убедившись, что все в порядке, и переломов нет, врач встал.

— Рад сообщить вам, что с парнем все в порядке, — объявил он. — Так, временный паралич ног — обычное явление после такого падения. И еще одно, друзья мои. Держу пари, такого вы не ожидали. Сейчас он без сознания, и вы сами можете в этом убедиться. Но я готов поручиться, что он уже был без сознания, когда сел в седло! Он мертвецки пьян, этот сукин сын! Как он справился с нею, притом голыми руками, Бог его знает!

С этими словами он ушел.

А вернувшись домой и рассказав все жене, добавил, — Жаль, что этот ублюдок не сломал себе шею. Вполне достойный конец столь бессмысленной и бесполезной жизни!

Очнувшись от беспамятства, Каррик Данмор с удивлением обнаружил, что лежит в огромной комнате, до краев наполненной солнечным светом. По-видимому, бессознательное состояние незаметно перешло в глубокий, крепкий сон. Как ему показалось, проспал он никак не меньше суток. Когда он открыл глаза, солнце стояло уже высоко, заливая комнату жаркими лучами. Насколько он мог судить, дом выглядел довольно старомодным. Впрочем, судить об этом можно было только по вытертому от времени огромному квадратному ковру, занимавшему всю середину комнаты. Данмор попытался было представить себе этот дом: скорее всего деревянный, со множеством резных фигурок и наивной позолотой вдоль карниза — одно из тех строений, который снаружи, особенно издалека призваны выглядеть как маленький замок, а изнутри — как настоящий дворец.

Тем не менее, он должен был признаться, что дом произвел на него впечатление. Оставалось понять, как он сюда попал. Но усталый мозг отказывался работать. Откинувшись поудобнее на подушки, Каррик лениво и благодушно разглядывал потолок. Слабый ветерок играл занавесками, заставляя причудливые тени на стене сменять одна другую. От внимания Каррик не ускользнуло, что старые бумажные обои на стене кое-где отклеились, а в нескольких местах стены и потолок были испещрены пятнами, что красноречиво свидетельствовало о прохудившейся от старости крыше. Однако, разглядев на противоположной стене картину, Каррик забыл обо всем. Неизвестный художник изобразил уголок какого-то города. Множество кривых улочек, будто ручейки, сбегали вниз по склону холма, красные черепичные крыши оттеняли купы оливковых деревьев, сизо-серые, будто клубы дыма, а высоко в небе, ослепительно-синем, как это бывает на юге, ярко сияло солнце.

— Привет! — произнес за окном чей-то голос.

Добродушная женщина средних лет с мягким взглядом карих глаз смотрела на него, держа под уздцы Прошу Прощения. Окно было так низко, что кобыла при желании свободно могла бы просунуть голову в комнату. Добродушно фыркнув в сторону хозяйки, она с показной свирепостью окинула взглядом комнату.

— Она вас узнала, — сказала женщина. — Ах, негодница!

— Я тоже ее узнал, — пробормотал Каррик, — а вот вас я не знаю. По-моему, мы раньше не встречались, мэм.

— Нет, — кивнула она. — Я Элизабет Фурно. Вас перенесли в мой дом, потому что вам стало плохо.

На лице Каррика отразилось изумление, и женщина торопливо продолжала:

— Во-первых, потому, что я живу по соседству, а во-вторых… вы все-таки, как-никак, глава семьи. Ну вот, я хотела показать вам Прошу Прощения, и показала, а теперь принесу вам завтрак.

Женщина исчезла. А Каррик, нахмурившись, старался понять загадочный смысл ее слов. Он… глава семьи… какой такой семьи?!

Почему-то вдруг на него как-то сразу навалилась свинцовая усталость и он снова уснул. А когда проснулся, увидел мисс Фурно. Она вошла в комнату, держа в руках тяжело нагруженный поднос. К его изумлению, она водрузила на кровать специальный столик и поставила на него поднос. Чего там только не было! И овсянка с плавающим поверх янтарным кружочком свежего масла, и тарелка с толстыми кусками ветчины, обжаренной с двух сторон, а поверх — воздушный омлет. Рядом стояло еще одно блюдо, накрытое крышкой. На нем лежал толстыми ломтями нарезанный ржаной хлеб, еще теплый, только из печи, и кусок сливочного масла.

Женщина без улыбки застыла в ногах постели, и впилась в него взглядом. Она смотрела на него, не мигая, беззастенчиво разглядывая с головы до ног, и Каррик поежился. Никогда еще никто, кроме мужчин, не осмеливался вот так смотреть на него. Да и если начистоту, на это вообще мало кто осмеливался.

Каррик удивленно поднял голову, сообразив, что все это, скорее всего, приготовлено ее собственными руками. Об этом говорило ее раскрасневшееся от плиты лицо. Приглядевшись повнимательнее, он понял, кто перед ним — леди по праву рождения, вынужденная в силу обстоятельств заниматься мужским делом. Вероятнее всего, все хозяйство на ранчо лежит на ее плечах, почему-то он нисколько в этом не сомневался.

— Я лучше пойду, если мое присутствие вас смущает, — сказала она. Данмор в ответ улыбнулся, и женщина поняла, что он принадлежит к числу тех счастливчиков, которых природа щедро наградила особым даром. Улыбка по-новому осветила его лицо, сделав его почти красивым.

— Зрители меня мало беспокоят, мисс Фурно, — ответил он. — Держу пари, я бы спал, как младенец и в бойлерной, а уж коли дело дошло до того, чтобы поплотнее набить живот, так мне наплевать, даже если меня будут разглядывать в монокль!

С этими словами он опрокинул молочник в тарелку с овсянкой, белоснежной горкой высыпав поверх содержимое сахарницы. Полюбовавшись на творение своих рук, Каррик решительно взялся за ложку.