Пожалуй, нет.

Живописец, узнавший всю радость и горечь славы, добром вспоминал безмятежное детство, раздольные поля и дубравы милой Полтавщины, маленький домик и доброе мудрое лицо отца, сделавшего так много для сына.

Известный критик и искусствовед XIX века Новицкий называет портрет отца художника одним из лучших портретов всей русской живописи.

Полотно могло бы стать украшением любой галереи мира — с такой поистине рембрандтовской мощью и проникновением в существо Человека написан этот небольшой холст.

Можно только пожалеть, что крупнейший портретист эпохи почти не имел свободной минуты. Водоворот петербургского двора, десятки, десятки следующих один за другим вельможных заказов и, наконец, внимание самой самодержицы, захотевшей лицезреть себя запечатленной волшебной кистью мастера, — все это тревожило душу и выматывало силы. Но он писал не покладая рук, ежедневно умножая замечательную галерею портретов, в которых мы сегодня явственно видим его время.

Прежде чем продолжить дальнейший рассказ о творчестве Левицкого, позволим себе забежать на век вперед.

Лондон… 1862 год. Всемирная выставка. На ней весьма широко была представлена русская живопись.

Самой высокой оценки европейской критики заслужили полотна Левицкого. Обычно сдержанная на похвалы консервативная «Таймс» писала:

«Искусство времен Екатерины II прославилось… портретами в естественную величину Дмитрия Левицкого, русского Рейнольдса, Гейнсборо и Рамзея в одном и том же лице… Он, кажется, учился во Франции».

Оставим на совести рецензента незнание имен учителей Левицкого. Ему представлялось, что подобное мастерство могло получить школу лишь на берегах Сены. Ему невдомек было, что школу юный живописец прошел, работая подмастерьем не у француза, а у настоящего русского художника Алексея Антропова, и не на берегах Сены, а на берегах Днепра и в граде Москве.

Портрет Е. Н. Хрущовой и Е. Н. Хованской.

«Портрет Урсулы Мнишек». 1783 год. Жемчужина Третьяковской галереи.

Подойдем поближе.

Овал.

Как в волшебное зеркало, глядим в окаймленное золотой рамой полотно.

Воображение переносит нас на два столетия назад.

Левицкий — чародей.

Его магическая кисть заставляет нас неожиданно, мгновенно очутиться рядом с живой, но бесконечно далекой от нас обаятельной незнакомкой.

Гордо посаженная головка. Благородный, удлиненный овал лица таинственно повторяется в овале холста. Высокая пудреная прическа. Начес и шиньон — так близко знакомые нашим милым современницам… Тонкие брови, еле прочерченные карандашом. Нарумяненные щеки и чуть тронутые помадой губы. Все эти маленькие ухищрения косметики необходимы для того, чтобы лицо дамы не поблекло рядом со сверкающим атласом и драгоценными кружевами наряда.

… Художник спешит.

Он знает, что внизу ждет карета, запряженная цугом.

Бьют куранты.

Пора…

Улыбка Урсулы означает конец сеанса. Графиня встает, чопорно приседает, придерживая широкую робу. Шумят крахмальные нижние юбки, сгибается в легком наклоне пудреная головка.

И вот наступит последний сеанс, и мастер мягкой кистью, чуть касаясь полотна, нанесет последние лессировки, создающие полную иллюзию карнации — игры света живого тела. Он почти незаметно тронет черные зрачки. И еще через миг последнее прикосновение кисти — и засверкают блики и заживут, покроются влагой раскосые глаза.

Сеанс окончен.

Художник неспешно складывает краски, палитру, моет кисти. Впереди новый холст, новый труд…

Портрет Урсулы Мнишек.

Петербург в лесах. Как грибы, растут новые дворцы. Вельможи торопятся обогнать друг друга в роскоши и великолепии интерьеров. Нужны картины. Много картин.

Левицкого торопят. Он завален заказами. Его кисть, кажется, не знает усталости.

Восьмидесятые годы были апогеем, взлетом творчества мастера. Пройдет всего десятилетие, и прославленный любимец столичной знати напишет вот эти отчаянные строки своему бывшему меценату Безбородко:

«Сиятельнейший граф, милостивый Государь, все мастеровые и художники получали, а другие получают уплату за труды свои, один только я забыт милостию вашего графского Сиятельства. Вот уже четвертый год, как я не получаю не только за труды мои, но и за издержки мои никакой уплаты, будучи в самых горьких обстоятельствах при старости моей, и всего только за работу мою, по поданным к вашему Сиятельству щетам, следует получить 2000 рублей. Заступите, сиятельнейший Граф, своим покровительством человека, который служил и служить вашему Сиятельству за счастье считает».

В чем секрет такого падения художника? Действительно ли в старости? Ведь художнику было всего пятьдесят четыре года. А прожил он восемьдесят семь лет.

Обратимся к биографии художника.

Одна из главных загадок судьбы Левицкого — это творческое молчание художника в последнюю четверть века его жизненного пути. Ведь за этот срок он написал всего с десяток полотен. Правда, эти холсты превосходны, но не слишком ли мало для такого мастера? Итак, живописец молчал.

И тут еще раз можно посетовать по поводу крайней скупости материала, рисующего хоть какие-нибудь житейские подробности бытия художника.

Попробуем обратиться к одному из главных свидетелей, знавших, как никто, живописца, — к его собственному «Автопортрету», миниатюре, находящейся ныне в экспозиции Челябинской картинной галереи.

«Автопортрет»… Художнику около пятидесяти лет. Середина восьмидесятых годов — зенит славы!

Однако в «Автопортрете», написанном мастером около 1785 года, нет ни тени самодовольства или успокоенности, более того, чем дольше всматриваешься в черты лица художника, тем сильнее ощущение тревоги, беспокойства, владеющих им.

Портрет Е. И. Нелидовой.

Немолодое усталое лицо. Седина в волосах. Петербургская суета, бесчисленные заказы наложили свою печать на некогда свежие черты молодого человека, приехавшего в столицу Российской Империи.

Чуть-чуть заломлены брови, еле-еле приоткрыты губы, тревожно вскинуты глаза. Художник будто чутко вслушивается в доносящиеся до него неясные звуки. Или он увидел нечто неожиданное?

Может быть, вглядываясь в зыбкие черты быстро летящих будней, в вихревые перепады придворной жизни, живописец пытается представить себе завтрашний день, свое будущее?

Едва ли даже самый прозорливый мудрец угадал бы трагический ход развития судьбы Левицкого, когда полный сил, казалось бы, находящийся в расцвете блистательного мастерства художник вдруг, по существу, бросит писать.

Напрасно это будут целиком приписывать болезни глаз, которая лишь в глубокой старости привела Левицкого к слепоте. Нет, не слепнуть стал художник в середине девяностых годов, а именно в эти годы он наконец прозрел.

И помогли ему в этом сама жизнь и его замечательный друг, писатель и просветитель Новиков.

В какой-то миг с ослепительной ясностью Левицкий почувствовал всю ложность своего состояния.

Его тонкий ум, его честная и прямая душа содрогнулись от ощущения фальши и лицемерия, которые окружали его ежедневно, ежечасно.

Он содрогнулся от внезапного сознания, что он участвует сам в каком-то огромном фантасмагорическом обмане.

… Казалось, жизнь шла по-старому. С утра художник становился за мольберт, и холст за холстом покидали мастерскую, радуя вельможных заказчиков.

Но не радовался лишь живописец.

Счастье созидания, творчества ушло.

Осталось неуходящее чувство неудовлетворенности и пустоты.