И он не покладая рук работал, изучал пластику старых мастеров, копировал шедевры Корреджо и Ван Дейка, рисовал слепки с античных скульптур, желая одолеть ремесло, чтобы получить высшее наслаждение — свободно петь, воспевать окружающую его красоту.

Вот почему напрасно искать у Кипренского жанровые полотна, отражающие прозу будней.

Молодой художник считал своей задачей видеть лишь прекрасное, отбрасывая уродство, грязь и тщетную суету, владевшие большинством окружавших его людей.

Порою, разглядывая многочисленные портреты Кипренского, написанные в разное время, кажется, что в нем жили разные художники.

Восторженный романтик молодого периода, далее зрелый живописец-реалист, а в конце судьбы полотна мастера скорее склоняются к давно им же забытому академизму. Странная эволюция…

Но дело было значительно сложнее и трагичнее. Сама проза жизни заставила вдохновенного мечтателя стать скептически настроенным прозаиком, а далее равнодушным и даже циничным маньеристом.

Дар Кипренского напоминает чудесное дерево яблони, которое в пору весны чаровало нас свежими белопенными цветами.

К лету поспели сладкие плоды, радовавшие своим совершенством.

К осени плоды были сорваны, листья облетели, и мы увидели лишь остов стареющего дерева.

Так художник, отдав все силы весенней поре и поразив всех красотой своих цветов, а далее гроздьями спелых плодов, разочаровал и даже ужаснул своих современников голой неприглядностью сухих голенастых веток.

Но этот долголетний процесс мог быть другим.

Если бы Кипренский встретил на родине истинное признание, имел бы заказы и славу, его жизнь оказалась бы совсем другой и не походила бы в конце на высохшую яблоню.

… Что потрясло современников в портретах Кипренского?

Ведь русская школа имела уже до него блестящие работы таких корифеев живописи, как Левицкий, Рокотов, Боровиковский.

Чем покорил зрителей молодой мастер?

В своих первых шедеврах, созданных в начале XIX века, он показывает нам новую красоту в искусстве русского портрета.

Если его великие предшественники были во многом скованы условностями и часто их полотна носят следы комплиментарности, то холсты Кипренского с самого начала поразили неподдельностью восприятия мира, человека, его души.

Словно живая нить связывала художника с природой, окружающей нас. Кипренский был сам частью этого чудесного мира, и любовь живописца, его светлое изумление перед дивом мироздания отразились в его картинах, дышащих каким-то щемящим откровенным удивлением живописца.

Портрет Е. С. Авдулиной.

«Портрет Е. В. Давыдова», родственника знаменитого гусара-партизана.

Сколько откровенной удали и ощущения собственного достоинства в облике этого молодого героя Отечественной войны 1812 года!

Кипренскому удалось создать прототип воина-победителя, боевого офицера.

Все в нем, начиная от шапки смоляных черных непокорных волос, огненного взора карих глаз, залихватских усов до жеста руки, подбоченившейся на округлое бедро, — по-мужски красиво и благородно.

Великолепно написан этот портрет.

Все детали: ярко-алый мундир, обшитый галунами, белоснежные лосины, сверкающая сабля и, наконец, сам пейзаж, таинственный, полный игры света и тени, — все наполняет холст неким скрытым, внутренним движением, говорит о недюжинной силе и храбрости героя.

Эта картина была очень популярна и любима зрителем, но тем более странно и несправедливо, что заказные портреты героев 1812 года были отданы на откуп англичанину Джорджу Доу…

Но с царями не спорят.

Кипренский на первых порах писал самых разных людей и по возрасту, и по положению. Он далек от некоторых льстивых коллег, думающих лишь о славе.

Орест был простодушен, нетороплив и, главное, верил в свою музу.

Его произведения великолепно отражают чистоту помыслов художника, преданность высокому искусству, правде. В чем можно «упрекнуть» живописца, это лишь в откровенной приверженности романтическому взгляду на окружающий его мир.

Образы его ранних портретов словно озарены каким-то дивным, ярким и в то же время нежным светом, их глаза, устремленные вдаль, словно поражены открывшимся им чудом.

Фонами же служат либо бурное, мятежное небо, словно символизирующее драматичность бытия, либо просто бездонная глубина, еще выпуклее заставляющая звучать сам характер портретируемого, его исключительность, жизненную значительность, «достоинство человека как человека».

Но самое примечательное, что гуманистическое возвеличивание личности никак не лишает портреты Кипренского особой трепетности «томленья упованья», о котором писал властитель дум той эпохи Пушкин.

Скрытая надежда, ожидание счастья, вера в светлое начало — все эти черты присущи большинству портретов Кипренского первого пятнадцатилетия его творчества.

Это состояние «упованья», столь ярко выраженное в полотнах нового художника, и составило его крайнюю популярность в среде просвещенных кругов России. Успеху способствовал еще и сам ход истории нашей Отчизны.

Казалось, столь удачно начатый путь, уже с первых шагов озаренный европейской славой, определил дальнейший расцвет искусства Кипренского.

Однако суровые реалии назначили иной поворот. Уже отгремели победные салюты 1812 года, отзвучали пиры, отшумели кантаты, воспевающие героев.

И все ярче стали проступать суровые будни того времени.

Пора упования и надежд растаяла.

Прекрасные иллюзии «дней александровых» рухнули. Все слышнее и убедительнее доносились грозы социальных бурь, сотрясавших Европу, все отвратительнее проступали крепостнические черты тогдашней России.

Наступал 1825 год…

Как выразить загадочную многоликость первого поэта России в портрете? Ведь сколь глубинно и мастерски ни будет исполнена картина, она всего лишь однозначное изображение краской на полотне, не более.

А сам Пушкин, по воспоминаниям современников, был крайне разнолик.

То задумчив, то смешлив, то резок и вспыльчив, то дружелюбен и мягок.

Самое трудное для Кипренского было то, что он знал меру гения поэта во всем величии, и это делало работу безмерно сложной.

Хотя художник уже давно овладел секретами живописного мастерства и создал ряд немеркнущих творений, заслуживших справедливую славу, его, как мальчишку, волновал вопрос: как решит он этот портрет?

Беспокоило не достижение сходства, или, как говорят, «похожести».

Нет.

Перед Кипренским стояла задача оставить в веках образ гения.

Вглядитесь, какими сложнейшими средствами достиг этого художник. Прежде всего он должен был найти еще неведомое ему неоднозначное решение.

Он должен был заставить зрителя проникнуть в бездну души своего героя.

Зыбкий свет озаряет задумчивый облик Пушкина.

Далеко-далеко, куда-то вдаль устремлен взор светлых глаз. Невесело сомкнуты губы.

Темные негустые кудри свободно окаймляют задумчивое чело, заставляя еще выпуклее и значительнее выявлять лицо, словно заключенное в раму глубокого фона и темного костюма.

Туго повязанный синий галстук и белоснежный воротник подчеркивают ровную смуглость словно чеканного образа создателя бессмертных шедевров поэзии.

Высоко подняты брови; кажется, Пушкин чего-то ожидает или раздумывает над чем-то, только тонкие нервные пальцы подчеркивают напряжение.

Мы не знаем, чего ожидает создатель «Онегина», не ведаем, о чем он думает в эти минуты.

Встреча двух великих художников — слова и кисти…

Это всегда тайна.

Ни один рассказ, никакие догадки, листки из дневников современников не передадут ту колдовскую атмосферу общения душ, которая создается подобным контактом.

Мы можем только догадываться об обрывках фраз, коротких беседах, отдельных словах, которые, подобно пламени, вспыхивали временами в процессе работы.