– Пусть ворчит, – сказал мне потом Дюпен, не удостоивший префекта ответом. – Пусть утешается. Надо же человеку душу отвести. С меня довольно того, что я побил противника на его территории. Впрочем, напрасно наш префект удивляется, что загадка ему не далась. По правде сказать, он слишком хитер, чтобы смотреть в корень. Вся его наука сплошное верхоглядство. У нее одна лишь голова, без тела, как изображают богиню Лаверну, или в лучшем случае – голова и плечи, как у трески. Но что ни говори, он добрый малый; в особенности восхищает меня та ловкость, которая стяжала ему репутацию великого умника. Я говорю о его манере «de nier се qui est, et d'expliquer се qui n'est pas» *.

При первой публикации «Мари Роже» нижеследующие подстрочные замечания были сочтены необязательными; но по истечении нескольких лет после трагедии, на которой основан этот рассказ, будет уместно включить их и заодно сказать несколько слов относительно общего замысла. Некая юная девица. Мери Сесили Роджерс, была убита в окрестностях Нью-Йорка, и, хотя ее гибель вызвала большую тревогу, которая долго не могла улечься, тайна этого убийства все еще оставалась неразгаданной к тому времени (ноябрь 1842 года), когда был написан и опубликован рассказ. Рассказывая в нем будто бы о судьбе некой парижской гризетки, автор буквально следовал основным фактам подлинного убийства Мери Роджерс, изменив лишь несущественные подробности. Таким образом, все рассуждения по поводу вымышленной истории вполне применимы к пояснению правды в подлинной, раскрытие истины относительно ее и было целью рассказа «Тайна Мари Роже» писалась вдали от места преступления, и все расследование дела было предпринято на основе лишь тех данных, которые можно было почерпнуть из газет. Поэтому многое из того, чем автор сумел бы воспользоваться по-своему, случись ему побывать на месте и ознакомиться с обстановкой лично, оказалось упущенным И тем не менее не будет нескромностью заметить, что, несмотря на это, показания двух лиц (одно из них соответствует мадам Делюк, выведенной в рассказе), данные в разное время много спустя после появления рассказа в печати, полностью подтвердили не только общие выводы, но и все без исключения подробности, на основании которых это заключение было выведено и которые были намечены в рассказе предположительно (Примеч авт.)

Es glebt eine Reihe idealishcr Begebenheiten, die der Wirkhchkeit parallel lauft Seller fallen sic zusammen Menschen und Zufalle modifizieren gewohnlich die idealische Begebenheit, so dass sie unvollkommen erscheint, und ihre Folgen gleichtalls unvollkommen sind So bei deg Reformation stall des Pro-testantismus kam das Lutherthum hervor.*

Мало кто, даже из самых невозмутимых мыслителей, не испытывал подчас безотчетно тревожной готовности поверить в сверхъестественные силы, пораженный совпадениями, кажущимися настолько странными, что ум не может признать их просто совпадениями. Справиться с таким настроением – ибо чисто логической последовательностью подобное впечатление отличается лишь в самой неполной мере – справиться с ним до конца, как правило, удается, только обратившись к учению о случайностях или, как оно точно именуется, – к счислению вероятностей. Счисление же это в сущности, – чистая математика; так, вопреки самой своей природе, точнейшая изо всех наук оказывается применимой к исследованию самых призрачных и неуловимых явлений в области духа.

То из ряда вон выходящее событие, подробности которого здесь будут рассказаны, следует рассматривать как первичную линию развития почти непостижимых совпадений, вторичную же, которая в итоге и развилась полностью, читатель найдет в недавнем убийстве Мери Сесили Роджерс, случившемся в Нью-Йорке.

С год назад, когда я в рассказе «Убийство на улице Морг» попытался дать некоторые представления о необыкновенно оригинальном складе ума моего друга шевалье Ш. Огюста Дюпена, мне и в голову не приходило, что когда-нибудь я вернусь к той же теме. Я ставил своей целью обрисовать этот ум; замысел полностью удался, благодаря необычайному происшествию, давшему Дюпену случай проявить свои исключительные способности. Я мог бы привести и другие примеры, но ничего нового уже не сказал бы. Однако после недавних событий, развивавшихся столь неожиданно, возникает необходимость прибавить несколько новых черточек, которые и сами по себе стоят целого откровения. А за последнее время я наслышался столько небылиц, что отмалчиваться и дальше мне, некогда лично видевшему и слышавшему все, как было, просто не к лицу.

Разобравшись в трагической гибели мадам Л'Эспане и ее дочери, наш шевалье тут же забыл об этом происшествии и снова погрузился в обычную свою угрюмую задумчивость. Я же, и сам склонный к отрешенности, с готовностью поддался его настроению, и мы зажили по-прежнему, все в тех же комнатах в предместье Сен-Жермен, и, не заботясь о будущем, мирно забылись в настоящем, и в грезах наших ткалась призрачная ткань, застилающая окружавшую нас пошлую действительность.

Но и от грез нас иногда отрывали. Как и следовало ожидать, роль, в которой выступил мой друг в драме на улице Морг, не могла не поразить воображение парижской полиции. Имя Дюпена вошло у ее ищеек в поговорку. Поскольку простота умозаключений, путем которых он пришел к разгадке тайны, оставалась неизвестной даже префекту, да и вообще ни одной живой душе, кроме меня, то, разумеется, не было ничего удивительного в том, что на него взирали чуть ли не как на мага и чародея, а исключительные аналитические способности шевалье сочли за интуицию. Если бы он объяснился начистоту и удовлетворил их любопытство, эти заблуждения были бы рассеяны, но ему было просто лень, да и очень уж претила возня с делом, потерявшим весь свой интерес. Так и получилось, что в полиции на него смотрели как на оракула, и не мало было дел, для разрешения которых префектура пыталась заручиться сотрудничеством Дюпена. Одним из самых примечательных было дело об убийстве некоей молодой девицы по имени Мари Роже.

События эти разыгрались года через два после страшного происшествия на улице Морг. Мари, имя и фамилия которой по созвучию сразу же заставляют вспомнить о злосчастной нью-йоркской «табачнице», была единственной дочерью вдовы Эстель Роже. Отец умер, когда девочка была еще маленькой, и после его смерти мать и дочь жили вместе на улице Паве Сен-Андре * ; мать содержала пансион, дочь помогала; перемены начались лишь года за полтора до убийства, о котором идет речь в нашей повести. Все шло хорошо, пока дочери не сравнялся двадцать один год и ее поразительную красоту не приметил один парфюмер, державший лавку в нижнем пассаже Пале-Рояля; клиентуру его составляли главным образом те опасные проходимцы, которыми кишат тамошние кварталы. Мосье Ле Блан* понял, какая находка для его парфюмерной хорошенькая Мари; выгодные условия, предложенные им, были с готовностью приняты девицей, хотя мать отнеслась ко всему этому без особого восторга.

Расчеты лавочника полностью оправдались, и скоро, благодаря чарам бойкой гризетки, о его парфюмерной заговорили. Мари прослужила у него уже около года, как вдруг, к величайшему недоумению поклонников, исчезла.

Мосье Ле Блан не мог сказать ничего вразумительного, мадам Роже не находила себе места от тревоги и ужаса. Газеты живо заинтересовались этим происшествием, и полиция уже была готова приступить к самому серьезному расследованию, но тут, ровно через неделю, в одно Прекрасное утро Мари, живая и невредимая, хотя и заметно чем-то угнетенная, снова, как ни в чем не бывало, появляется за прилавком. Всякие расследования, начатые в официальном порядке, были, разумеется, тотчас же прекращены, и дело замято. Мосье Ле Блан по-прежнему отговаривался полным неведением. Мари и мадам Роже на все расспросы отвечали, что эту неделю она провела у родных в деревне. На том дело и кончилось и забылось; а вскоре наша девица под предлогом, что ей проходу не стало от нескромного любопытства, распростилась с мосье Ле Бланом и укрылась у матери на улице Паве Сен-Андре.