Она пожала плечами.

— Я думаю... почему же нет?

Тедди отвернулась от него.

— Так, — произнес он.

Она не повернула к нему лицо. И не видела, что он говорит.

— До свидания, — сказал он. Она не слышала его слов и не видела, как он их произносил. Карелла вышел из конторы.

Тедди не сказала сыщику о своих опасениях относительно того, что может случиться с ней, если она начнет встречаться с ним. А он был красив, этот сыщик. Карие, чуть раскосые, как у китайца, глаза, приятная улыбка, высокая, стройная, мускулистая фигура, делавшая его похожим на атлета. Больше никогда, думала Тедди, не полюблю мужчину с нормальным слухом. Никогда не позволю себе воспользоваться случаем... никогда не допущу, чтобы это снова случилось.

Но в Валентинов день...

Он пришелся на понедельник.

В тот день шел снег. С работы она приехала автобусом, подошла к своему дому. В воздухе кружились снежинки, снег чистым белым ковром покрывал землю, скрипел под ногами, дул резкий ветер, высоко над головой, на фоне непорочной белизны сияло красное пятно. Сквозь завесу танцующих снежинок она увидела мужчину, сидевшего на парадном крыльце ее дома. Она узнала его. Это был детектив Стивен Льюис Карелла.

Стив.

Обветренное лицо, развевающиеся на ветру волосы засыпаны снегом. Единственным ярким цветным пятном была красная роза, которую он держал в руке без перчатки.

— Измените свое решение, — проговорил он и протянул ей розу. Она стояла в нерешительности.

Роза была все еще в его руке, ветер играл ее лепестками.

Он протягивал розу ей.

Поднял другую руку.

Его пальцы медленно сложились, образуя букву О. Потом букву К.

ОК?[13]

— Измените свое решение, — повторил он.

Его брови горестно изогнулись. Она не заметила, как кивнула головой. Возможно, потому, что он очень старался, представляя эти две буквы. О и К. ОК. Измените свое решение, ладно? А, может быть, потому, что в его раскосых глазах светилась такая честность, какой она никогда прежде не видела на лице ни одного из знакомых ей мужчин. В это мгновение она поняла, что стоящий перед ней мужчина никогда не обидит ее. И он может стать ей надежной опорой до конца жизни.

Кивнув головой, она взяла розу.

Сейчас он сидел посередине комнаты, в большом кресле, перед торшером с абажуром из искусственного шелка, который они купили, когда впервые обставляли свой дом. Он читал, от напряжения мысли между бровями пролегла глубокая складка. Почувствовав на себе ее пристальный взгляд, поднял глаза. Она улыбнулась ему из другого конца комнаты, ее руки сказали ему: «Я люблю тебя».

Он улыбнулся в ответ и тоже признался ей в любви, артикулируя губами и жестикуляцией. А потом снова погрузился в чтение.

Она еще не сказала ему, что задумала сделать завтра утром.

В первой главе книги было 35 страниц. Он уже прочитал ее один раз после обеда и теперь перечитывал. До него еще не дошло, почему Глухой посоветовал ему ознакомиться с ней. Да, Весенние Обряды. Он, видно, задумал какой-то весенний сюрприз. Сюрприз с каким-нибудь взрывом, так сказать. Но это слишком уж бросалось в глаза, потому что весна уже наступила. Ясность не была в характере Глухого. Он предпочитал окольные пути. Точно сообщал свой план, но напускал при этом столько тумана, что нужно было крепко подумать, чтобы проникнуть в его замысел.

Впервые эта книга была опубликована в Южной Америке.

Карелла не имел возможности выяснить, был ли английский перевод хуже испанского оригинала. Книга показалась ему отвратительной, но, возможно, только потому, что он не привык читать научную фантастику. Если это вообще была научная фантастика. Роман начинался с главы, в которой сообщалось, что существа, жившие на планете Обадон, ничего так не боялись, как приближения сезона посадки растений.

Ривера далее рассказывал, как этот страх перед таинством роста привел к тому, что все население планеты каждый год собиралось на широкой открытой равнине и участвовало в действе, которое в те незапамятные времена имело название «Празднества».

«Здесь, на этой пыльной красноземной равнине, окаймленной со всех сторон Кахнарскими горами, здесь, под четырьмя сверкавшими лунами, появление которых на небе открывало сезон, собирались обадоняне. Кричали, пели и топали ногами по набухшей почве...»

Господи, что за чепуха, подумал Карелла.

«...чтобы подавить свой извечный страх перед таинством роста растений своим собственным волшебством, рожденным исступлением, которое предвещало момент, когда по равнинам потекут мутные красные воды, вышедшие из-под земли».

Карелла перечитал абзац.

Что Глухой, черт бы его побрал, хотел этим сказать?

В городе больше не осталось настоящих писак, тех, кого можно было бы назвать подлинными артистами. Сохранились только ребята, восхвалявшие своими надписями бандитизм или наркоманию. Тяжело было видеть, как в последние двадцать лет дело приходит в упадок. Теперь вы можете загадить весь вагон метро так, что живого места на нем не останется, а на следующий же день проклятая транспортная полиция отмоет его кислотой. Нелегко стало оповещать мир о своем существовании.

Тиммо считал себя одним из последних великих писак.

Он сократил свое имя до трех букв — ТМО — и писал его одним быстрым движением, держа указательный палец на пусковой кнопке краскопульта. Струя краски устремлялась на стену, и надпись выглядела так:

И все знали, что это автограф Тиммо.

В старые добрые времена он за неделю загаживал два-три поезда — конечно, не каждый вагон полностью, приятель; это требовало много времени. Он выписывал какой-нибудь рисунок своим автографом ТМО или испещрял им целую полосу на стене, сверху донизу, в свойственной только ему манере. Опытные писаки и даже новички сразу узнавали его работу. Тогда это было забавой. Тиммо льстило, что другие писаки копируют его стиль, но в то же время он всегда презирал их. Ему хотелось найти такого парня, посмотреть ему в лицо и сказать: "Ты заимствуешь мой стиль, приятель. Ну, что же, заимствуй. Я знаю все, что ты изображаешь. Мое все равно лучше твоего, приятель. Плевать я на тебя хотел.

Усек? Ты дешевка, приятель, и навсегда останешься дешевкой".

Так было в старые времена.

Так было, когда вы приходили в депо с четырьмя или пятью другими писаками, и за ночь изгаживали весь вагон.

Приносили с собой чемоданчик с красками, едой и питьем, травку и перчатки — а вдруг там будет грязно. Вы разыскивали старый закопченный вагон — «угольщик», который потом будет очень трудно отдраить. На новенькие цельнометаллические вагоны не обращали никакого внимания. Вы разыскивали депо, в котором не было слишком тепло и всей командой принимались за работу. Трое или четверо писак обрабатывали один вагон. Закончив работу, каждый ставил свой автограф. Иногда вы дожидались восхода солнца и любовались на дело рук своих. Восхитительно! Произведение искусства, а не куча ржавеющего хлама.

Было одно депо, которое они неизменно обходили стороной. В их среде оно называлось Визгун. Это потому, что однажды ночью некий писака наступил на третий, токопроводящий рельс и с визгом умер. Поговаривали, что там бродит его привидение. Никто не желал и близко подходить к этому депо, хотя там было полно «угольщиков» и чтобы проникнуть туда, нужно было только перелезть через невысокий забор, не защищенный колючей проволокой. В те дни его стиль был комбинацией непрерывных и точечных линий. Многие писаки заимствовали у него этот стиль, потому что его было легко имитировать. Так он думал. А ему-то сколько времени потребовалось, чтобы разработать и усовершенствовать его.

Этим стилем можно было легко выписывать разнообразные рисунки. В конце работы он подписывался в углу, и его имя становилось известно всем.