В это время на восточной стороне тишина нарушилась каким-то легким, ритмичным шумом, который мало-помалу стал усиливаться.

Погруженный в свои мысли, сержант Мартьяль не слышал этого, правда слабого, шума. Он не заметил также четырех небольших лодок, которые спускались по течению Меты вдоль правого берега.

На лодках сидели около 20 квивасов, и они находились от пирог на расстоянии не больше 200 метров. Если бы пассажиры были застигнуты во время сна, то их зарезали бы раньше, чем они успели подумать о самозащите, так как сержант Мартьяль, занятый своими мыслями, ничего не видел и ничего не слышал…

Когда лодки индейцев и фальки находились друг от друга на расстоянии 60 шагов, раздался ружейный выстрел. И почти тотчас же на ближайшей из индейских лодок поднялся крик.

Этот выстрел сделал Жак Хелло. Вслед за ним раздался второй выстрел, сделанный Германом Патерном.

Было около пяти часов утра. Молодые люди только что проснулись, когда до их слуха донесся шум приближающихся лодок. Скользнув на корму «Мориши», они поняли, что нападение индейцев неизбежно, и выстрелили в них.

Тревога, произведенная этими выстрелами, в тот же миг подняла на ноги и пассажиров, и гребцов.

Мигуэль, Варинас и Фелипе с ружьями в руках выскочили из каюты «Марипара».

Жан бросился к Мартьялю, который, в свою очередь, только что выстрелил по направлению лодок и восклицал с отчаянием:

— Несчастье!.. Несчастье!.. Я позволил застать себя врасплох!

Квивасы ответили выстрелами из луков, и около 20 стрел перелетело через лодки. Некоторые из них вонзились в крышу кают, но никого не задели.

Мигуэль и его товарищи дали второй залп, и пули, лучше направленные, чем стрелы, произвели среди квивасов смятение.

— Войдите в каюту, Жан, войдите в каюту! — кричал Жак Хелло, находя бесполезным, чтобы юноша подвергал себя опасности во время этой атаки.

Новая туча стрел полетела в пироги, и одна из них ранила сержанта Мартьяля в плечо.

— Так и надо!.. Так и надо! — воскликнул он. — Я… солдат… во время караула!.. Я получил только то, чего заслужил!

Третий залп карабинов и револьверов был направлен на лодки индейцев, которые в это время несло вниз по течению мимо пирог.

Квивасы были лишены возможности захватить врасплох экипаж и пассажиров, и им оставалось только бежать. Многие из них были убиты, другие получили тяжкие ранения.

Потерпев неудачу, лодки индейцев исчезли, спустившись по течению Ориноко.

В этот день, 1 сентября, сейчас же после шести часов утра фальки покинули опасные места.

— Я получил то, что заслужил! — воскликнул снова сержант Мартьяль, вытаскивая вонзавшуюся в его плечо стрелу.

Угрызения совести, которые он испытывал за свою оплошность во время вахты, были сильнее, чем боль от раны. Впрочем, эта оплошность не стоила жизни человека, который позволил застать себя врасплох на часах, и была надежда, что рана окажется несмертельной.

Как только лодки квивасов исчезли из виду, сержант Мартьяль, положенный на циновках в каюте, получил первую помощь от Жана. Но мало было быть племянником своего дядюшки, хотя бы и старательным, чтобы помочь ему. Необходимо было иметь некоторые познания в медицине, а между тем юноша ими не обладал.

Таким образом, оказалось весьма кстати, что Герман Патерн в качестве натуралиста-ботаника получил некоторые познания в медицине и что на борту «Марипара» нашлась дорожная аптечка.

Патерн и оказал первую медицинскую помощь сержанту Мартьялю. Нечего удивляться, конечно, что Жак Хелло охотно пришел ему на помощь.

Эти обстоятельства привели к тому, что в течение первых часов плавания на «Галлинетте» очутились лишних два пассажира, и они невольно были тронуты привязанностью, которую проявил Жан к старому солдату.

Осмотрев рану, Герман Патерн увидел, что наконечник стрелы вонзился в плечо на три сантиметра, не задев ни мускулов, ни нервов. Вообще можно было надеяться, что осложнений не будет, если стрела не была отравлена.

Очень часто индейцы Ориноко обмакивают свои стрелы в сок, известный под названием кураре. Он составляется из сока особого сорта лианы и нескольких капель змеиного яда. У Гумбольдта есть даже указание, что в старину индейцы отомакосы намазывали этим ядом ноготь указательного пальца и вонзали его врагу в руку при рукопожатии.

Если бы сержант Мартьяль был задет стрелой, отравленной кураре, это легко можно было бы заметить. У больного сейчас же пропал бы голос, парализовались движения мускулов лица, и спасти его было бы невозможно.

Таким образом, оставалось следить, не покажутся ли эти симптомы в ближайшие часы.

После перевязки сержант Мартьяль не мог не поблагодарить Германа Патерна, хотя и приходил в бешенство при мысли, что между обеими пирогами установятся теперь более близкие отношения. Затем он впал в забытье, которое сильно беспокоило его товарищей.

Юноша, обратившись к Герману Патерну, спросил:

— Вас не беспокоит его состояние?

— Я не могу еще сказать ничего определенного, — ответил Патерн. — В сущности, рана из легких… Она закроется сама собой… если стрела не была отравлена… Подождем, скоро мы узнаем, в чем дело…

— Дорогой Жан, — прибавил Жак Хелло, — надейтесь… Сержант Мартьяль поправится, и поправится скоро… Мне кажется, что, если бы в ране был кураре, она уже имела бы другой вид…

— Я тоже так думаю, — заявил Герман Патерн. — При следующей перевязке все будет ясно… и ваш дядюшка… я хочу сказать, сержант Мартьяль… выздоровеет!.. Повторяю вам, надейтесь!

И он пожал дрожащую руку Жана Кермора.

К счастью, сержант Мартьяль спал.

Когда все три фальки, шедшие под свежим норд-остом, выровнялись в одну линию, Мигуэль, Фелипе и Варинас тотчас получили вести о раненом. Они тоже надеялись, что он поправится.

Хотя квивасы и имеют обыкновение отравлять свои стрелы, но нельзя сказать, чтобы это было их привычкой. Приготовление яда доступно только специалистам, если можно вообще употребить такой термин по отношению к индейцам, и не всегда легко было воспользоваться их услугами. Таким образом, все шансы были за благополучный исход.

К тому же, если, против ожидания, положение сержанта Мартьяля потребовало бы нескольких дней отдыха в условиях более благоприятных, чем на «Галлинетте», то легко было бы сделать остановку в деревне Атур, лежащей на 90 километров выше устья Меты.

Так как ветер был благоприятный, можно было предвидеть, что Атур покажется на следующий день.

Паруса были поставлены так, чтобы они дали лодкам наибольшую скорость, и, если бы ветер не стих, фальки к вечеру сделали бы больше половины пути.

В течение утра Жак Хелло и Герман Патерн три или четыре раза заходили наблюдать за сержантом Мартьялем.

Дыхание раненого было ровное, сон глубок и спокоен.

После полудня, около часа, проснувшись, сержант Мартьяль заметил около себя Жана и ласково улыбнулся ему. Но, увидев обоих французов, он не смог скрыть гримасы неудовольствия.

— Вы страдаете? — спросил его Герман Патерн.

— Я, сударь! — возразил сержант Мартьяль, точно он был оскорблен подобным вопросом. — Нисколько!.. Простая царапина!.. Или вы воображаете, что у меня кожа нежной женщины!.. К завтрашнему дню все пройдет. Если вам угодно, мне нетрудно будет даже вас носить на плече! Вообще, я рассчитываю встать…

— Нет… вы будете лежать, сержант! — объявил Жак Хелло. — Это предписано доктором…

— Дядюшка, — прибавил юноша, — ты должен послушаться… И очень скоро тебе останется только поблагодарить этих людей за их заботы…

— Хорошо, хорошо! — пробормотал Мартьяль, ворча, точно дог, которого дразнит шавка.

Герман Патерн сделал новую перевязку и убедился, что стрела не отравлена. В самом деле, если бы стрела была отравлена, действие яда успело бы уже сказаться: у раненото к этому времени обнаружился бы частичный паралич.

— Ну, сержант, дело идет на поправку, — сказал Патерн.