Заставляю себя надуться в попытках держаться беззаботно.

— Я хочу заставить тебя забыться от наслаждения, сладкий.

Его руки сжимаются вокруг меня, одновременно обнимая и сжимая.

 — Ты заставляешь.

Мое сердце бешено колотится. Он легко обходит мою защиту. Без жесткости.

Я могу это контролировать. Или, по крайней мере, выдержать. Он пробирается через мою защиту, лишь взглянув на нее. Даже не могу представить, сколько бы смогла продержаться, если бы он действовал более напористо. Как быстро сдалась бы.

Я хочу, чтобы он чувствовал себя более уязвимым по сравнению со мной. Расслабляю тело, будто сдаюсь. Опускаю руки на его плечи. Мои ладони скользят вниз по груди к подвеске, которую он носит под рубашкой.

— Что это? — шепчу я.

Выражение его лица становиться жестким.

— Ничего.

Я узнаю эти стены, потому что возвела вокруг себя такие же. Мне знакома подобная ложь. Это все, что мне остается. Могу отсосать ему, даже не снимая его рубашку. Вместо этого я поглаживаю его шею, нахожу теплую металлическую цепочку и вытягиваю подвеску.

Крест. Простой крест с прямыми линиями и белой закрученной спиралью вокруг него. Мраморный? Думаю, что он носит его долгое время. Но почему-то мне кажется, что я одна из немногих, кто видел его.

Потому что он позволяет мне увидеть. Я не буду себя обманывать. Он мог остановить меня. И сделать со мной все, что угодно, но он позволяет мне взять крестик. Неожиданное доверие заполняет мою грудь и затрудняет дыхание.

— Я не считала тебя религиозным человеком, — это не из-за того, что он ходил сюда, в стрип-клуб. Глубоко внутри живет лицемерие. Я бы не удивилась, обнаружив, что половина приходящих сюда мужчин по воскресеньям посещают церковь, замаливая свои грехи теми же руками и языками, которые использовали, чтобы осквернить меня.

Но у него есть то, что отсутствует у них — своего рода решимость, суровая борьба, которые говорят о том, что он идет по собственному пути. У него есть свой собственный план, и Бог здесь ни при чем.

— Я не религиозен, — говорит он, убирая крест обратно под рубашку. — Это подарок.

Он, должно быть, от женщины. Несмотря на то, что его форма проста и почти примитивна, крест явно был выбран с любовью и женственной лаской. И полностью соответствует его внешности — черным ботинкам и кожаной куртке. Черным глазам. Сейчас они злые, но это меня не останавливает. Мудрая женщина оставила бы его в покое. Сняла бы одежду и отдала бы ему свое тело. Но никогда не раскрыла бы свою душу.

— Кто подарил это тебе? — шепчу я. Его мать? Девушка?

Или жена?

Я говорю себе, что это не имеет значения. Здесь множество женатых мужчин. Кольца — довольно частое явление, ведь мужчины слишком наглы и ленивы, чтобы снять их перед приходом сюда. Но мне не хочется, чтобы этот человек находился в браке.

Его лицо мрачнеет.

 — Ты хочешь получить ответы, но сама не даешь их. Все по-честному, милая.

Я вздрагиваю, когда его рука тянется ко мне, но он всего лишь убирает прядь волос за ухо. Всегда использую заколку, чтобы они не мешали. Мои волосы распущены и находятся в безумном беспорядке. Восхищение в его глазах говорит о том, что ему это нравится. Рука задерживается в моих волосах, пальцы теребят локоны.

— Скажи мне свое имя, — говорит он мягко, — если ты не доверишься мне, то я не смогу тебе помочь.

Каждая мышца замирает. Охваченная холодом, я превращаюсь в лед. Не чувствую страха. Не чувствую боли.

— А кто сказал, что мне нужна помощь?

Его взгляд теплеет. Понимание как физический удар, и я должна задержать дыхание хотя бы для того, чтобы не разлететься на осколки.

— А разве нет?

Он гладит мое лицо шершавыми пальцами.

— Глаза умоляют о помощи. И тело. Ты смотришь на меня со сцены так, как будто хочешь, чтобы я увез тебя отсюда.

— Нет, — я смотрю на него. В шоке от того, что он может так читать меня. И от того, что он прав.

Он огромной рукой обхватывает мою шею, тянет меня к себе и тихо шепчет:

— Чего ты боишься?

Мое сердце колотится так громко, что его слышно. Темные стены стали мутными, словно я очень быстро иду, а не нахожусь в ловушке. Словно я падаю.

— Мне не нужна твоя помощь. Я там, где хочу быть.

Он смотрит по сторонам, как будто только что заметил, где мы находимся. Ничто не ускользает от его взгляда: ни песчинка, лежащая на полу, ни моя неуверенность.

— Здесь ты хочешь быть? — говорит он. — В этой адской дыре? Так?

Я вдруг начинаю смеяться. Он застигает меня врасплох.

— Это не ад. Ты думаешь, что рай — это красивая одежда и большие замки? Это то, из чего состоит ад.

В его глазах светится понимание.

— И ты оставила это…. ради вот этого.

— Мне не нужна твоя жалость, — меня злит то, как он смотрит на меня. Я не хочу, чтобы он меня жалел. Мне нужно, чтобы он снова хотел меня. Хочу услышать его тяжелое дыхание. — Мне нужно, чтобы ты перестал болтать и начал трахать меня. Можешь сделать это? Ты же здесь для этого, верно?

Его хватка крепнет в моих волосах. На мгновение мне кажется, что он собирается разоблачить мой обман. В этот момент я хочу его. Но он тянет меня на пол.

И собирается трахнуть мой рот, не так ли? Использует меня так, как я и хотела.

Но он не делает этого.

Вместо этого он проталкивает ботинок между моих ног. Его рука остается в моих волосах, удерживая меня на месте. Я сижу на его ноге, готовясь сомкнуть руки вокруг его бедер. Он собирается… ударить меня? Но эта комната не для этого. Здесь нет места ни для чего, кроме тепла от его ноги, удерживающей меня. Я раздвигала ноги и поднимала задницу для многих членов, но никогда не чувствовала себя столь уязвимой как сейчас.

— Что ты собираешься со мной делать?

Мой голос дрожит. Я с трудом нахожу слова. Гордость уходит в прошлое. Это шелк и хорошее вино, которое я больше не могу себе позволить.

— То, что ты просила.

Он выглядит сердитым, но его прикосновения по-прежнему нежные, когда он опускает меня еще ниже. Я обнимаю его ногу, теплая кожа ботинка прижимается прямо к моей киске.

— Ты хотела, чтобы мы трахнулись. И чтобы я заплатил за это. Это то, как я хочу тебя.

Боль в голове тянет меня вверх, но потом я снова падаю. Вверх и снова вниз — он задает ритм движениям. И это ритм секса.

Это танец.

Я уже в стрип-клубе. И не может быть ничего грязнее и ниже. Но рядом с этим человеком я чувствую ужасное удовольствие, зарождающееся от искры в моем клиторе. И понимаю, что была права. Это хуже и, безусловно, грязнее.

— Подожди, — хнычу я, хотя не знаю, чего мне ждать.

Его рука тяжело опускается на мое плечо и слегка сжимает.

— Нет, детка. Это то, чего ты просила, и я даю это тебе. Вот как это работает.

— Это не…— мое горло сжалось, и слезы льются из глаз. Я не плакала даже тогда, когда первый раз вышла на сцену. Не рыдала, когда меня поимели. Почему он заставляет меня чувствовать себя так? Это даже хуже, чем то, что заставлял чувствовать Байрон. — Ты не воспользуешься мной. Потому что не станешь чувствовать себя лучше от этого.

— О, я чувствую себя довольно хорошо, дорогая.

Это видно по его эрекции. По значительной выпуклости в его штанах.

 — Позволь мне ласкать тебя, — умоляю я его. Все, что угодно было бы легче, чем секс с его ботинком и осознание своего странного возбуждения. Оно зарождается, несмотря на то, что это неправильно. Нет, оно усиливается как раз от того, что это неправильно. Во мне есть что-то порочное. Не знаю, родилась ли я с этим, или Байрон внушил это мне, но унижение только разжигает меня. Каждое прикосновение мягкой кожи к моему клитору приносит с собой новый прилив жара.

Он качает головой, а его глаза застилает грусть.

— Это то, что ты просила, — повторяет он. — Возможно, в следующий раз ты попросишь то, что тебе действительно нужно.

Я вздрагиваю.

— Мне нужно, мне нужно…

— Я знаю,— бормочет он.