Притих пригород Киева Соломенка. Замер аэродром. Ни слез, ни причитаний. Горе крепит сердца воинов и сушит глаза. В скорбном молчании под печально-траурные звуки духового оркестра плывет похоронная процессия. Впереди шествия — друзья погибших. Они на красных подушечках Несут их ордена. У меня на руках Золотая Звезда Героя Советского Союза Игоря Кустова с орденом Ленина и Красного Знамени. Сзади идут две машины с гробами, готом оркестр и колонна полка» То и дело нам встречаются киевляне и спрашивают: «Кого хоронят?» Я безмолвно показываю подушечку с Золотой Звездой и орденами. «О-о!» — слышится почтительно-скорбное восклицание, и после этого большинство встречных пристраиваются к шествию. Смерть даже и незнакомого человека краешком печали, а задевает. Не пройдя и половины пути, похоронная процессия увеличилась в несколько раз, запрудив всю улицу.

Приближаемся к развалинам сахарного института. За ним — кладбище. Этим маршрутом мы с Кустовым шли с месяц тому назад к Люсе в гости. Какое трагическое совпадение! Надо же — дорога любви стала дорогой в могилу.

У могил, вырытых в ряд, гробы опустили на землю. Короткой, но яркой речью открыл траурный митинг заместитель командира полка по политической части полковник Клюев.

Близко к могилам подошла Люся, поддерживаемая под руку Ольгой Ильиничной. В лице девушки ни единой кровинки. Одетая в черное поношенное пальто с вытертым меховым воротничком, она выглядела состарившейся женщиной. Ей всего восемнадцать. Ее глаза испугали меня: остекленевшие, они с каким-то бессмысленным упрямством глядели на закрытые гробы, словно хотели сквозь плохо обструганные доски во что бы то ни стало увидеть, что под ними находится. Глядя на Люсю, на ее страдания, невольно подумалось, что она была бы надежной спутницей Игорю. Такие неразлучны и в радости и в горе.

Я подошел к ней. Просто подошел и поздоровался. Она взглянула на меня и, видимо не узнав, безразлично ответила:

— Здравствуйте, — и снова уставилась на могилы. Прошло несколько секунд, и Люся, словно очнувшись, рывком высвободила руку от Ольги Ильиничны и со странной лихорадочной поспешностью взглянула на меня:

— А ведь Игоря здесь нет…

Потом с болезненной решительностью, требовательно спросила:

— Скажите, только откровенно скажите: он не самовольно вылетел?..

Артиллерийские залпы…

Полк строится перед развалинами сахарного института. Руины института и только что выросшие на кладбище могилы — единое целое,

Все — мертвые и живые — заняли свои места. Строй авиаторов, чеканя шаг, направился на аэродром.

Единого мнения в полку о причине катастрофы не было. Одни говорили, что она произошла по вине отдела перелетов, другие считали виновником командира, разрешившего перелет из Пршук в Киев, третьи всю вину валили на погибших, и в первую очередь на Кустова, который будто бы рвался к девушке и вылетел со звеном самовольно.

Наконец следствие закончилось. К судебной ответственности привлекли старшего лейтенанта Николая Васильевича Худякова. Он был старшим группы летчиков в Прилуках. Ему предъявили обвинение в превышении власти — в незаконном разрешении вылета Кустову.

Слушал дело военный трибунал.

Я представлял себе вершителей правосудия людьми пожилыми, умудренными житейским опытом, с лицами без улыбок. Обязательным аксессуаром военного трибунала представлялись мне высокие, тяжелые стулья с гербами и сухой официальный язык.

Мы были очень удивлены, когда в полк прибыл всего один человек — председатель трибунала — средних лет, с мягким, добрым и улыбчивым лицом. Он сказал, что двоих членов трибунала — общественного обвинителя и защиту — выделит полк. Причем попросил, чтобы это были ветераны полка, дисциплинированные и проверенные в боях люди.

Заседание происходило в том самом помещении приангарного здания, где мы отдыхали, обедали и проводили все собрания. Стоял один стол, за ним на обыкновенном стуле сидел председатель трибунала, а справа и слева от него заседатели: начальник строевого отделения полка старший лейтенант Геннадий Ефимович Богданов и я. Остальные офицеры (судили офицера и имели право присутствовать только офицеры) разместились на нарах и скамейках.

Заседание во многом походило на партийное собрание. За столом — три коммуниста, а в зале тоже почти все коммунисты, да и порядок выступлений свидетелей; общественного обвинителя и защиты напоминал прения.

Подсудимый отрицал свою виновность в катастрофе, выставив две причины,

Во-первых, он считан, что юридически неправильно привлечен к уголовной ответственности, так как ни в одном документе он не числился старшим группы. Согласно приказу старшим при перелете был штурман полка капитан Игнатьев. Когда летчики из-за плохой погоды застряли в Прилуках, Игнатьев уехал в Киев, устно возложив обязанности старшего группы на Худякова. Подсудимый утверждал, что Игнатьев без письменного приказа не имел права этого делать, поэтому его устное распоряжение не имеет юридической силы. Трибунал отклонил такой довод. Устный приказ в любых условиях также законен, как и письменный.

Во-вторых, Худяков не хотел признавать правильным предъявленное ему обвинение. Он пытался доказать, что никакого официального разрешения Кустову на перелет не давал.

Военный трибунал, располагая следственным материалом, неопровержимо установил: Кустов вылетел с разрешения Худякова. Верно, это разрешение было дано не в такой официальной форме, как должно быть при перелете, а в личном, приятельском разговоре.

Чтобы облегчить подсудимому признание, трибунал спросил его: выходит, этот приятельский разговор был все же разрешением, а не запретом?

Он долго мялся. Потом, скрепя сердце, подтвердил: выходит, да, разрешением. Но…

Дело было не в «но». Худяков, являясь старшим группы и располагая всей полнотой власти для установления твердого порядка среди летчиков, нес ответственность за любое действие своих подчиненных, в том числе и за их самовольный вылет. А законы суровы как к тем, кто злоупотребляет властью, так и к тем, кто проявляет бездеятельность. Степень наказания определяется тяжестью проступка.