Капитан с любопытством уставился на Тимонова.

— Ну а дальше что?

— То есть как дальше? — Тимонов пожал плечами. — Что вы хотите спросить? Неужели вам не понятно, что воевать надо с меньшей кровью?

Капитан мягко пояснил:

— Речь идет не об этом. Вы упомянули про какие-то глупые жертвы. Что вы имели в виду?

— Вы, товарищ капитан, словно с луны свалились, — поддержал я Тимонова. — Зачем такие вопросы? Если сейчас прилетит пара «фоккеров», начнет штурмовать аэродром, а вы не спрячетесь в щель и из-за вашей «храбрости» в вас влетит пулька — разве это будет не глупая жертва? Только отвечайте прямо, без выкрутасов.

— Так-то это так, — согласился капитан. — Но это же частный случай.

— Так перенесите этот частный случай на полк, дивизию… — подхватил Тимонов. — И вам будет ясно, какие могут быть глупые жертвы. На ошибках мы должны учиться. Так нас учит партия.

Незнакомый капитан с уважением посмотрел на Тимонова :

— Правильно.

Внимание привлекла восьмерка «яков», спокойным, красивым строем возвращающаяся с задания.

— По всему видно — боя не было, — заключил Василяка, глядя в небо.

После обеда командир полка отозвал меня в сторону:

— Помнишь, когда был сбит Тимонов и четыре дня лечился у танкистов? — спросил Василяка. — Так вот, теперь этот капитан интересуется: так ли это. Не был ли Тимонов у немцев, да скрыл…

— Не верить Тимохе? Да это просто уму не постижимо! — Я не мог сдержать гнева.

— Что поделаешь, Тимонов ведь никакой бумажки не привез, что находился у танкистов. Даже номер части не запомнил. Но ничего страшного нет. Капитан — парень неплохой. Он, кажется, разобрался, что тут произошло недоразумение. Но все-таки в удобный момент, ты поговори с Тимохой, не помешает. Он к тебе всех ближе.

— Хорошо, — пообещал я и хотел было идти в эскадрилью, но Василяка задержал.

— Еще дело есть. — В голосе командира чувствовалась какая-то нерешительность, робость и даже раздражительность. Он не смог скрыть, что это «дело», о котором собирается говорить, не по душе ему. Какая-то еще неприятность, подумал я, настораживаясь.

— Хочу посоветовать тебе, — вкрадчиво и тихо начал он, — поосторожней говори, что «як» на больших высотах уступает фашистским истребителям, а то могут обвинить в восхвалении техники врага.

Я только сейчас понял, почему Василяка нам сделал замечание при разборе и не вытерпел:

— Так это же каждый летчик должен знать назубок. Наш ЯК-7Б на больших высотах уступает в скорости «фоккеру» и «мессершмитту» Ге-2. На основе этих данных мы строим свою тактику.

— Тише! — перебил меня командир. — Согласен, Ты слыхал про летчика-испытателя Фролова? Мы с ним воевали на Калининском фронте в третьей воздушной армии.

Я знал, что Виктор. Иванович Фролов как летчик-испытатель летал на многих иностранных самолетах, в том числе и на немецком истребителе «мессершмитте». В начале войны ушел на фронт. Воевал мастерски.

— Так вот, — продолжал Василяка, — его за шкирку взяли и посадили только за то, что он летчикам рассказал данные «мессершмитта» и сравнил его с ЛаГГ-3, на котором тогда летала его эскадрилья. ЛаГГ — это же был утюг. И конечно, Фролов рассказал о его слабых сторонах. Фролова обвинили в преклонении перед фашистской техникой. Хорошо, что нашлись добрые люди. Но все равно отсидел четыре месяца… Уразумел?

После трудного боя и сытного обеда летчики эскадрильи дремали на солнце около моего «яка». У Тимонова, видимо, болела поврежденная поясница, и он закутал ее самолетным чехлом. Осторожно, чтобы не помешать отдыху товарищей, я лег с ними.

Беспокойные мысли не давали забыться. Поговорить с Тимоновым — не был ли он у немцев, да скрыл — выше моих сил. Принять совет Василяки — значит сомневаться не только в лучшем друге, но и в себе. Нет, пусть Тимоха ничего не знает. Это лучше и для него и для дела. Зачем из-за подозрительности расстраивать такого ясного и чистого душой человека?

Утренний неудачный вылет омрачил настроение.

— Никто из нас не виноват, — успокаивал командир, полка. — Я получил приказание на взлет, когда бомбардировщики были уже над фронтом.

Василяка говорил, чтобы нарушить затянувшееся, молчание. Мы только что видели перепаханные фашистскими бомбами позиции наших войск. Невольно думалось о раненых и убитых.

— Минут на пять пораньше — и мы бы «юнкерсов» отогнали, — продолжал командир. — Зато наземные войска здесь, севернее Киева, добились успеха. — Майор предложил вынуть из планшетов полетные карты. На них мы отметили новые кусочки освобожденной земли на правом берегу Днепра. Все плацдармы значительно расширились.

— Это хорошо! — Тимонов старательно прочертил на карте новую красную линию. — А как дела южнее Киева?

— Да, как? — поддержали мы Тимонова. Нам был хорошо знаком этот район. Там мы воевали полмесяца тому назад, но как теперь обстояли там дела : — не знали.

Владимир Степанович заговорил тише.

— Двенадцатого октября, то есть вчера, наши войска, с Букринского плацдарма перешли в наступление. Судя по всему, результаты неважные. Если бы хоть немного продвинулись, то обязательно передали изменение в линии фронта. А там все и теперь по-старому.

— Значит, наступление провалилось, — Лазарев разочарованно махнул рукой. — Тут все ясно. Только не говорят: не хотят портить настроения.

— Подожди делать такие выводы, — сказал Василяка. — Может, еще сообщат.

Разговор оборвала вернувшаяся на аэродром пара «яков». За ней показалась еще тройка. Такое разрозненное возвращение истребителей с фронта могло быть. только после боя. Василяка бросил на ходу:

— Будьте начеку! От машин никуда, — и поспешил на КП.

Как только сел последний самолет, была дана команда на взлет нашей эскадрильи.

Минута — и мы четверкой в воздухе.

— Идите в район Лютежа прикрывать переправу! — слышу по радио команду,

— Вас понял! Понял вас! — повторил я приказание командира полка.

— Только скорей! — торопил Василяка. Видимость прекрасная, И солнце светит ярко, слепя глаза.

Спешим.

Вдали показался Днепр. Над ним высоко-высоко в лучах солнца, точно греясь, кружились четыре «фоккера». Они заметили нас и пошли навстречу.