В его голосе слышны нотки, которые вынуждают меня прекратить дальнейшие расспросы в этом направлении.

– А грабителя ты видел?

– Ты же знаешь, что видел.

– Пожалуйста, просто расскажи мне о том, что видел.

– Я видел мужчину, бегущего через лес в сторону Бруквуда.

– Ты преследовал его?

– Нет. Я побежал в ваш дом, чтобы удостовериться, что с тобой и Гвен все в порядке.

Я пытаюсь представить себе эту картину.

– И что ты увидел?

– Твоя мать спала, но тебя в постели не было.

– Что ты сделал?

Он закрывает глаза, вспоминая.

– Зазвонил телефон. Это была Пирли, она звонила из главного здания. Они с твоей бабушкой были в панике. Она спросила, все ли с тобой в порядке. Я ответил, что да, хотя в тот момент не был в этом уверен.

– Ты сказал ей, чтобы она вызвала полицию?

– Она уже вызвала ее.

– И что было дальше?

– Я принялся осматривать дом в поисках тебя.

– И?

– Я тебя не нашел. Я был обеспокоен, но поскольку видел, что убегавший мужчина не держал на руках ребенка, не ударился в панику. Я решил, что ты где-то прячешься.

– Ты разбудил маму?

– Нет. Я знал, что Гвен непременно запаникует. Но скоро она очнулась сама. Она не хотела верить, что Люк мертв, поэтому мне пришлось вывести ее наружу, чтобы она взглянула на его тело и убедилась.

– Она спрашивала, где я?

– Сказать тебе правду? Не сразу. Она была в не очень хорошем состоянии. Она приняла успокоительное. Я думаю, она считала, что ты спишь в своей постели.

«Интересно, сколько матерей подумали бы так при аналогичных обстоятельствах?»

– Вокруг тела папы было много крови?

Дедушка наклоняет голову, как будто стараясь отделить образ моего отца от тех тел, что ему пришлось видеть за годы хирургической практики.

– Достаточно. Пуля перебила легочную артерию, и выходное отверстие было достаточно большое.

– Достаточно для чего?

– Для того чтобы кто-нибудь занес кровь в твою комнату, полагаю.

По лицу деда невозможно угадать, о чем он думает.

– Когда я нашлась?

– Сразу же после того, как приехала полиция. Я рассказывал им о том, что произошло, и в этот момент ты вышла из темноты.

– Со стороны нашего дома?

– Я не видел, откуда ты пришла. Но я помню, что позади тебя виднелось восточное помещение для слуг, так что, наверное ты права.

– Я была обута?

– Понятия не имею. Скорее всего, нет.

– Я подходила к телу папы вплотную?

– Ты едва не наступила на него, прежде чем мы тебя заметили.

Я закрываю глаза, молясь, чтобы это воспоминание отступило обратно в темноту, где я храню его.

– Убегавший грабитель, которого ты видел, был белым или чернокожим?

– Он был чернокожим.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Во что ты был обут в ту ночь?

Я вообще-то не намеревалась задавать этот вопрос вслух, но теперь уже слишком поздно, он успел сорваться у меня с губ.

– В тот день на мне были сапоги, а вот вечером… Я не помню.

– Ты входил в мою комнату после убийства?

– Да, входил. Чтобы помочь твоей матери успокоить тебя.

– Я была расстроена?

– Посторонний человек ничего бы не заметил. Ты не проронила ни слова. Но я-то видел, в чем дело. Пирли была единственной, кому ты позволила обнять и убаюкать себя. Ей пришлось укачивать тебя в коляске, как она делала, когда ты была маленькой. Только так нам удалось уложить тебя спать.

Я помню это чувство, пусть даже не в ту конкретную ночь. Пирли часто укачивала меня по ночам, даже тогда, когда я уже не была маленькой.

– Итак… – Он многозначительно вздыхает. – Я рассказал все, что ты хотела узнать?

Я даже не начала получать ответы, которые мне были нужны, но в настоящий момент я еще не решила, какие именно вопросы следует задавать.

– Кем, по-твоему, был этот грабитель, дедушка?

– Понятия не имею.

– Пирли полагает, что это мог быть приятель папы, которому понадобились наркотики.

Похоже, дедушка выдерживает внутреннюю борьбу с самим собой в отношении того, отвечать ли на этот вопрос. Затем он говорит:

– Вполне логичное допущение. Люк принимал большое количество предписанных лекарств наркотического происхождения. И я неоднократно ловил его на том, что он выращивает марихуану на острове.

– Я даже не подозревала об этом.

– Разумеется. В этом нет ничего странного. Во всяком случае, я предполагал, что он мог ее продавать. Когда его убили, я подумывал о том, чтобы направить полицию по этому следу, но в конце концов решил промолчать.

– Почему?

– Я не видел в этом никакого смысла. Мы бы только бросили тень на свое имя.

Разумеется. Имя и честь семьи превыше всего на свете.

Я хочу задать ему последний вопрос, тот самый, который задавала и Пирли. Но дед всегда считал моего отца слабаком, и если бы он подозревал, что папа сам выстрелил в себя, то ни за что не стал бы скрывать столь решительное подтверждение своей правоты и пренебрег бы даже добрым именем своей семьи. Все дело в том, что мой отец, по его мнению, не принадлежал к нашей семье. Тем не менее… могут существовать и другие факторы и нюансы, о которых я не имею представления. Например, моя мать.

– Ты действительно видел грабителя в ту ночь, дедушка?

Глаза у него расширяются, и на мгновение во мне рождается уверенность, что этот выстрел наугад попал в десятку. Прежде чем заговорить, он вновь подносит к губам стакан и допивает остатки своего виски.

– Что именно ты хочешь этим сказать, Кэтрин?

– Папа не мог застрелиться сам в ту ночь? Он не мог совершить самоубийство?

Дедушка поднимает руку и задумчиво потирает ею подбородок. По его глазам невозможно догадаться, о чем он думает, но, по-моему, в нем происходит внутренняя борьба.

– Если ты спрашиваешь, думаю ли я, что Люк был способен совершить самоубийство, то мой ответ «да». Большую часть времени он пребывал в тяжелой депрессии. Но в ту ночь… все случилось именно так, как я тебе рассказал. Он умер, пытаясь защитить свой дом и свою семью. Я должен отдать мальчику должное.

Только теперь я выпускаю воздух из легких. Оказывается, я бог знает сколько времени слушала его, затаив дыхание. Я испытываю такое облегчение, что мне требуется вся сила воли, чтобы не подойти к буфету и не налить себе изрядную порцию водки. Вместо этого я встаю и собираю переданные по факсу страницы.

– В последнее время ты почти ничего не снимаешь со счетов своего доверительного фонда, – замечает дед. – Ты больше не тратишь деньги?

Я пожимаю плечами.

– Мне нравится зарабатывать самой.

– Хотел бы я, чтобы остальные члены семьи хоть иногда следовали твоему примеру.

Я понимаю, что он хочет этим сказать. Это завуалированное оскорбление в адрес моей матери и тети, но в первую очередь он имеет в виду моего отца.

– Ты ведь не любил его? Папу, я имею в виду. Скажи мне правду.

Дед не отводит глаз.

– По-моему, я не делал из этого тайны. Может быть, мне стоило вести себя по-другому, но я не лицемер и не ханжа.

– Почему ты его не любил? Неужели просто так?

– Во многом виновата война, Кэтрин. Война, на которой был Люк. Вьетнам. Наверное, отсюда все его проблемы психического характера.

– Он же был ранен, если ты помнишь.

У меня до сих пор перед глазами стоит строчка рваных шрамов на спине отца, которые он заработал, когда рядом с ним взорвалась противопехотная мина-ловушка. Мне всегда становилось не по себе, когда он снимал рубашку.

– Проблема Люка заключалась не в его телесных ранах.

– Ты не знаешь, через что ему пришлось пройти там! – запальчиво восклицаю я, хотя и мне об этом ровным счетом ничего не известно.

– Это правда, – соглашается дед. – Не знаю.

– Я слышала кое-что из того, что ты говорил ему. Что Вьетнам – это не настоящая война. Что на Иво или Гуадалканале[11] вам приходилось в сто раз хуже.