– Ты как, нормально? – спрашивает он.

– А ты, никак, передумал?

Он лишь пожимает плечами.

– Что-то мне не по себе. Дурное предчувствие.

– Дерьмо собачье! Ты просто хотел убедиться, что я не пьяна.

По его лицу я вижу, что угадала. Он окидывает меня пытливым взглядом и даже не делает попытки извиниться.

– Давай, – говорю я ему.

– Что?

– Ты собирался что-то сказать. Давай говори.

Он вздыхает.

– Ты неважно выглядишь, Кэт.

– Благодарю за вотум доверия.

– Извини. Ты пила?

От злости я стискиваю зубы.

– Я трезва как стеклышко, причем впервые за столько лет, что даже не упомню.

Он продолжает скептически рассматривать меня. И по его глазам я вдруг замечаю, что он мне поверил.

– Господи Иисусе! Тогда, наверное, тебе не помешает выпить.

– Ты даже не представляешь, как мне этого хочется. Но я не буду пить.

– Почему?

– Отстань. Давай неси эти сундуки.

– Мне лучше вернуться раньше тебя.

Он выглядит смущенным.

На меня вновь накатывает раздражение, и я отвожу глаза.

– Сколько тебе дать? Пять минут?

– Это слишком много.

Я машу рукой, чтобы он проваливал, и вновь сажусь в машину. Он делает шаг ко мне, но потом поворачивается и уходит.

У меня дрожат руки. Интересно, когда я проснулась, они уже дрожали? Я изо всех сил хватаюсь за рулевое колесо и делаю несколько глубоких вдохов. После того как пульс приходит в норму, а сердце успокаивается, я разворачиваю к себе маленькое зеркальце и смотрюсь в него. Обычно меня не очень-то волнует, как я выгляжу, но слова Шона заставили меня нервничать. А когда я нервничаю, в голову мне приходят всякие сумасшедшие мысли. Бестелесные голоса, старые ночные кошмары, прежние ошибки и промахи, неуважение и презрение, то, о чем говорили мне психотерапевты…

Глядя на себя в зеркальце, я раздумываю, стоит ли подвести глаза карандашом на случай, если там, в доме, мне придется поставить кого-нибудь на место взглядом. В общем-то, он мне не нужен. Мужчины часто говорят мне, что я красива, но они говорят такие вещи любой женщине. Собственно, у меня мужское строение лица, простое и эффектное. Этакий перевернутый треугольник. Острый подбородок переходит в сильную челюсть. Уголки губ загибаются кверху. Потом идет заостренный кончик прямого римского носа, выдающиеся скулы, карие глаза с кошачьим разрезом и наконец темный вдовий пик волос.[2] В них я явственно вижу своего отца, который умер двадцать лет назад, но который до сих пор живет в каждой черточке моего лица. В бумажнике я постоянно ношу с собой его фотографию. Люк Ферри, 1969 год. На фотографии, сделанной где-то во Вьетнаме, он улыбается и позирует в военной форме. Мне не нравится форма – после всего, что сделала с ним война, – но нравятся его глаза на этом снимке. По-прежнему живые, человеческие, полные сочувствия. Именно таким я его и запомнила. Таким, каким видят своего отца маленькие девочки. Однажды он сказал, что я уже почти унаследовала его лицо, но в самую последнюю минуту на меня спикировал ангел и добавил мягкости, отчего я получилась просто красавицей.

А вот Шон видит в моем лице твердость и жесткость. Как-то он заявил, что я сама похожа на хищника, на орла или ястреба. Нынешним вечером это меня радует. Потому что когда я вылезаю из «ауди», взваливаю на плечо треногу от фотоаппарата и вешаю чемоданчик с реактивами, что-то мне подсказывает, что, пожалуй, Шон был прав, когда беспокоился о моих нервах. Сегодня вечером, в отсутствие спасительной анестезии, я чувствую себя голой. А без привычного химического барьера, который отгораживает меня от реальности, – еще более уязвимой перед тем, что заставило меня удариться в панику в прошлый раз.

Шагая по темной улице, вдоль тротуаров, на которой выстроились оградки из кованого железа и дома с балконами на втором этаже, я спиной ощущаю чей-то взгляд. Я останавливаюсь и оборачиваюсь, но никого не вижу. Только собака неподалеку задрала лапу у фонарного столба. Я обвожу взглядом балконы над головой, но жара загнала их владельцев внутрь. Господи Иисусе! У меня такое чувство, будто все тридцать один год своей жизни я прожила, ожидая увидеть труп, который лежит сейчас в доме прямо передо мной. Или, может быть, это он ждал меня. Но что-то меня ждет, можно не сомневаться.

Я двигаюсь дальше, и перед глазами у меня возникает хрустальный образ. Запотевшая чудесная бутылка голубого стекла, в которой на три пальца плещется «Серый гусь», похожий на талую воду благословенного глетчера. Если бы мне удалось глотнуть хотя бы капельку этого божественного напитка, я бы с честью вышла из любого положения, выдержала бы любые напасти.

Ты же проделывала это сотни раз, – говорю я себе. – Ты работала в Боснии, когда тебе было всего двадцать пять, и справилась.

– Эй! Это вы доктор Ферри?

Какой-то полицейский в форме окликает меня с высокого крыльца с правой стороны улицы. Дом жертвы. Артур ЛеЖандр жил в большом викторианском доме, типичном для Паркового квартала Гарден-Дистрикт. А вот автомобили, припаркованные в переулке за углом, гораздо чаще можно встретить в жилых микрорайонах Дезире и Сент-Томас – фургон-универсал коронера, карету «скорой помощи», патрульные машины Главного полицейского управления Нового Орлеана и микроавтобус ФБР, перевозящий бригаду судебно-медицинских и технических экспертов. Еще я замечаю парочку автомобилей без опознавательных знаков, принадлежащих Главному полицейскому управлению Нового Орлеана, и среди них – машину Шона. Поднимаясь по ступенькам, я надеюсь, что все будет в порядке.

Но не успев пройти и десяти шагов по коридору, понимаю, что на этот раз вляпалась в крупные неприятности.

В большой прихожей дома, где жил погибший, в воздухе висит напряженное ожидание и любопытные глаза следят за каждым моим движением. Помещение обходит эксперт-техник, ищет скрытые отпечатки пальцев. Я не знаю, где лежит тело, но прежде чем успеваю спросить об этом патрульного, стоящего в дверях, Шон отступает в глубь прихожей и жестом подзывает меня к себе.

Я иду к нему, старательно сохраняя равновесие с тяжелыми чемоданчиками в руках. Мне хочется, чтобы Шон дружески пожал мне руку, когда я подхожу вплотную, но я знаю, что он не может себе этого позволить. Но потом он все-таки делает это. И я вспоминаю, почему влюбилась в него. Шон всегда знает, что мне нужно, иногда даже раньше меня.

– Ты как? – едва слышно бормочет он.

– Мне немного не по себе.

– Тело в кухне. – Он берет у меня из правой руки тяжелый кофр. – Крови немножко больше, чем в прошлый раз, но это всего лишь очередной труп. Эксперты из Бюро уже проделали всю работу, остались только следы укусов. Кайзер говорит, что это для тебя. Твой выход. Теперь ты главная.

Кайзер – это Джон Кайзер, бывший эксперт-психоаналитик ФБР, который помог раскрыть самое громкое дело о серийных убийствах в Новом Орлеане, когда в городе исчезли одиннадцать женщин, в то время как картины с изображением их тел появлялись в художественных галереях по всему миру. Кайзер – главный представитель ФБР в составе оперативной группы по расследованию НОУ.

– Тут топчется больше народу, чем следовало бы, – негромко говорит Шон. – Пиацца там. Она очень напряжена, да и все остальные тоже, сама увидишь. Но пусть тебя это не волнует. Ты консультант. И все.

– Я готова. Давай начинать.

Он открывает дверь в искрящийся мир гранита, травертина, сверкающей эмали и мореного дуба. Такие кухни всегда напоминают мне операционные, а в этой к тому же действительно где-то лежит пациент. Мертвый. Я обвожу взглядом хоровод лиц и киваю всем в знак приветствия. Капитан Кармен Пиацца кивает в ответ. Потом я опускаю глаза и вижу на полу кровавый след. Кто-то или полз, или его тащили по мраморному полу в укромный уголок позади островка, образованного столом со стульями в центре кухни. «Его тащили», – решаю я.