Самым невинным тоном, на какой только способна, я спрашиваю:

– Мам, у кого в городе выставлены папины работы?

– Ну, в библиотеке до сих пор стоит его скульптура. Еще одна выставлена в Клубе ветеранов Вьетнама в Дункан-парке – вертолет. За исключением этих двух и того, что хранится в амбаре, все остальные находятся в частных коллекциях. И большая их часть вывезена из Натчеса.

Я снова обнимаю Энн, потом перевожу взгляд на Пирли, которая наблюдает за нашей встречей, как молчаливый страж, и направляюсь к зарослям деревьев, за которыми притаился дом Майкла Уэллса.

Мой план заключается в том, чтобы, как только мать и тетка Энн уедут, вернуться, но они все стоят и разговаривают с Пирли, как будто у них впереди весь день. У меня не остается другого выбора, как сыграть свою роль до конца, и я углубляюсь в заросли.

Что-то движется среди деревьев справа от меня, и мне становится страшно. Но потом я узнаю Мозеса, садовника. Ярдах в тридцати от меня в клочковатой, жесткой траве он ставит под деревьями ловушки на кротов. Глядя, как он склонился к земле, я вспоминаю грабителя в описании деда – как он убегал от здания для слуг в ту ночь, когда погиб отец. Он был чернокожим. Мог ли это быть Мозес? Он живет у нас уже несколько десятилетий. Он всегда изрядно закладывал за воротник, и мне в голову приходит мысль, что у него вполне могли быть с отцом дела, касающиеся наркотиков.

Я сворачиваю к старику и даже прохожу несколько ярдов, но что-то заставляет меня остановиться, не доходя до него нескольких шагов. Мозес жил рядом – с самого моего детства и до той поры, пока мне не исполнилось шестнадцать. Может ли случиться, что он возжелал меня? Причем до такой степени, что забрался в комнату и начал домогаться меня? Может быть, он и до той ночи проделывал нечто подобное? Например, где-нибудь в саду Мальмезона? Или под оцинкованной крышей амбара? Не могло ли это оказаться для меня столь травмирующим, что я попросту заблокировала эти воспоминания? До разговора с Маликом подобные мысли не приходили мне в голову. Но теперь, вспоминая кошмары, которые снились мне долгие годы – черные безликие фигуры, вламывающиеся в мой дом, – я не могу не думать об этом. Мысль о том, что случайный грабитель прошел под дождем всю дорогу от шоссе до Мальмезона, всегда внушала мне определенное беспокойство. Но если бы этим грабителем был Мозес, ему пришлось бы пройти не более ста ярдов. Может ли он оказаться черным мужчиной без лица из моих ночных кошмаров? Тем демоном, который боролся с отцом в темноте?

Придется спросить об этом у Пирли.

Мозес все еще не видит меня. Позади Мальмезона Энн и моя мать по-прежнему разговаривают у машины. Я могу пробраться к дому Майкла так, что Мозес не заметит меня, но ведь Майкл должен быть сейчас на работе. Хотя кто мешает мне воспользоваться его бассейном? Я думаю о плоском камне, лежащем на цветочной клумбе. Пять-шесть минут, проведенных на дне его бассейна, наверняка помогут мне успокоиться. Я уже собираюсь бегом преодолеть последние заросли, когда из-за деревьев доносится шум мотора. Это «акура» тети Энн выезжает с парковочной площадки. Я слышу, как она переключает передачу, и машина медленно катится по извилистой подъездной дорожке по направлению к воротам.

– Мисс Кэтрин? – раздается позади меня хриплый голос, сожженный тысячами самокруток.

Я оборачиваюсь. Мозес, выпрямившись, глядит на меня поверх сваленных кучей ловушек на кротов.

– Это вы, мисс Кэтрин? Мои глаза уже не те, что раньше.

– Это я, Мозес, – откликаюсь я, шагая в сторону Мальмезона. – Смотри, не перетрудись в такую жару.

– Жара не причинит мне вреда. – Он смеется. – Я готов променять ее на холод в любой день.

Я машу ему рукой, разворачиваюсь и бегом устремляюсь обратно к дому.

Клуб ветеранов Вьетнама расположен ближе к Мальмезону, чем библиотека, поэтому я сначала еду туда. Построенное в главном парке города, маленькое одноэтажное здание начало свое существование в качестве магазина спортивных товаров на общественном поле для игры в гольф. Ветераны Вьетнама забрали его себе, когда поле для гольфа расширили до восемнадцати лунок, а в другой части парка был выстроен новый магазин спорттоваров. Они использовали его для заседаний групп поддержки, вечеринок и вообще в качестве места, где могли встречаться вне дома.

Обшарпанное здание располагается на длинном пологом склоне холма под окруженной дубами игровой площадкой, которую шестьдесят лет назад облюбовали для себя местные ребятишки. Напротив площадки высится Ауберн – довоенной постройки особняк, служащий штаб-квартирой одного из местных клубов садоводов. Через дорогу от Ауберна стоит паровоз, ставший для местной детворы чем-то вроде живого музея. Вдалеке я вижу общественный плавательный бассейн, единственный приличный бассейн в городе, в котором чернокожим детишкам дозволяется купаться вместе со своими белыми сверстниками. Последние четыре года он закрыт из-за нехватки денег на ремонт. Ниже по склону от здания Клуба ветеранов на солнце жарятся красные и зеленые теннисные корты, окруженные поросшими травой и огражденными проволочными заборами бейсбольными полями «малой лиги».

Я рассчитываю найти скульптуру работы отца внутри Клуба ветеранов – там, где видела ее в последний раз, – но, въезжая на парковочную площадку, замечаю сверкающие вертолетные лопасти, выступающие над самым коньком крыши. Они что, водрузили скульптуру на высоченный пьедестал? Я вылезаю из машины и сворачиваю за угол.

На лужайке высится конструкция размером с дом, сооруженная из деревянных балок с натянутыми на них парашютными полотнищами и маскировочными сетками. Внутри притаилась травяная хижина, которая вместе со стоящей перед ней армейской палаткой являет собой импровизированный военный лагерь. В центре его установлена стальная балка, на самом верху которой приварена скульптура работы отца: вертолет «хьюи» из полос шероховатой стали с раненым солдатом, подвешенным на лебедочном тросе к его брюху. Это одно из самых реалистичных произведений, когда-либо созданных отцом. Большая часть его работ, особенно последние, носила абстрактный характер – например, высокое дерево, растущее между двумя одинаковыми лестничными пролетами, которое украшает библиотеку. Но взлетающий вертолет нравится всем. Однако что он делает здесь, посередине составленной на скорую руку экспозиции, остается для меня загадкой.

– Я могу вам чем-то помочь, мисс?

Ко мне направляется коренастый мужчина с седеющей бородой. Он одет в рабочие брюки цвета хаки, черную тенниску и высокие сапоги «харлей-дэвидсон» для езды на мотоцикле. Мочку его левого уха украшает золотая серьга, а над правым плечом свисает перевязанный ленточкой конский хвост. Ему явно перевалило за пятьдесят. Точнее, его возраст приближается к шестидесяти.

– Надеюсь. Это мой отец создал вон ту скульптуру вертолета. Я приехала, чтобы взглянуть на нее.

Лицо мужчины озаряет улыбка.

– Вы дочка Люка Ферри?

Как приятно, когда во мне узнают не только внучку Уильяма Киркланда!

– Правильно. Вы знали его?

– Конечно. Не очень хорошо, разумеется, потому что он редко приходил на встречи. Он был не слишком общителен, по большей части молчал. Но зато он сделал для нас этот вертолет. Вот что я вам скажу: для любого, кто служил в Наме,[17] военный санитарный вертолет «хьюи» – редкостной красоты штучка. Он похож на ангела-хранителя, который спускается с небес, чтобы вырвать тебя из ада.

Я киваю, пребывая в некоторой растерянности, потому что толком не знаю, для чего приехала сюда.

– Я думала, что вы держите его внутри здания.

– Большую часть года так оно и есть. Но четвертого июля священник из приходской церкви Святой Марии благословляет флот на озере Святого Иоанна. Там проходит лодочный парад, а потом и регата, чтобы выявить самую быстроходную посудину. Мы проводим ее каждый год в память тех, кто пропал без вести на войне. Чтобы не забыть о том, что было, понимаете? И вот уже четыре года подряд мы выставляем сюда вертолет вашего отца.